Андре Грин (Andre Green) , патриарх французского психоанализа, автор множества работ (см. «Энциклопедия глубинной психологии», т. 1, Интерна, Менеджмент, 1998), один из тех редких профессионалов, кто не боится открыто обсуждать проблемы, с которыми сталкивается психоанализ.

Андрей Россохин , доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой психоанализа в Высшей школе экономики. Одна из последних книг - «Интерсознание в психоанализе» (Когито-Центр, 2010).

Андре Грин:

Я бы не стал обобщать: психоанализ и не должен заниматься всем подряд, исцелять и то и это. Среди нас есть люди, которым психоанализ просто не показан: они несут на себе такой груз прошлого, который для анализа слишком тяжел. У других встречается особая форма личности, описанная «негативная терапевтическая реакция»: они не в силах вынести, когда лечение движется вперед, отвергают его, избирая обходные пути. У третьих есть своеобразное пристрастие к несчастьям, склонность к мазохизму, избавиться от которой им не удается.

Андрей Россохин:

Вряд ли психоанализ поможет тому, кто абсолютно убежден, что все его проблемы имеют внешние причины. «Вот если бы я женился на другой, все было бы иначе»; «Осталась бы на старой работе, все шло бы гораздо лучше»; «Были бы у меня другие родители, не было бы таких мучений»… На самом деле так проявляет себя наше сопротивление. Сложность любой жизненной истории не только и не столько в наборе внешних обстоятельств, сколько в противоречивости внутреннего мира человека, мира его страстей, влечений, детской сексуальности, стыда, агрессии, самонаказаний и фантазий. Психоаналитики не ставят целью освободить человека от его прошлого или заставить его пересмотреть всю историю его жизни. Смысл психоанализа в том, чтобы пациент открыл для себя свой внутренний мир, удивился ему, вступил с ним в контакт, почувствовал его, что-то из него переработал и получил удовольствие от этой работы. Тогда у него появятся силы двигаться вперед.

Почему одни люди не могут ужиться и с относительно легким прошлым, а другие успешно преодолевают даже глубоко травмирующие события?

А. Г.:

Мы не знаем, почему реагируем настолько по-разному. У каждого своя жизнь. И в любом случае она никогда не складывается бесповоротно, раз и навсегда. Нас могут настичь последствия каких-то травмирующих событий спустя долгое время после того, как те произошли. Представим себе, что ребенок потерял мать при рождении и очень страдал от этого, но был воспитан и любим другими. Кажется, у него все хорошо: он вырос, преуспел и в работе, и в личной жизни. И вдруг в какой-то момент у него начинаются сильные соматические расстройства: тревога, бессонница, сердечные приступы... Психика может проявить себя в любой момент.

Читайте также

Если мы сможем восстановить в памяти события, которые нас ранили, - нам это поможет?

А. Р.:

Нет, не поможет. Смысл не в том, чтобы просто вспомнить тяжелое событие и досконально разобраться, как и почему оно нас ранило. Или же пережить и перечувствовать все заново. От этого скорее всего ничего не изменится. А вот если в результате долгой и сложной душевной работы с травмирующими событиями произойдет некое таинство, если вдруг между размышлением и переживанием проскочит искра, мысль встретится с чувством - вот тогда мы и открываем для себя новое понимание, новый смысл прошлого.

А. Г.:

Мы думаем, что помним важные моменты, но на самом деле вытесняем их другими, еще более важными. Если ребенок лишился отца, просто установить этот факт будет недостаточно. Ведь мы не знаем, почему отец ушел; возможно, мать запрещала даже говорить о нем, и у ребенка не было никакой возможности вообразить себе причины этого ухода. Мать тоже могла быть подавлена этим событием, а потому не способна к душевной близости с ребенком. Надо иметь в виду всю совокупность фактов, а не довольствоваться констатацией: «У него не было отца».

Если пациент замечает, что постоянно оказывается в похожих ситуациях, повторяет те же поступки, он сможет вырваться из этого замкнутого круга?

«МЫ ПОСТОЯННО СТРОИМ СВОЮ ЖИЗНЬ, ВЫСТРАИВАЕМ ЕЕ И ПРИВОДИМ В ПОРЯДОК... ЭТО БЕСКОНЕЧНЫЙ ПОИСК, ПРОЦЕСС, КОТОРЫЙ ВСЕГДА ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ».

А. Р.:

Психоанализ как раз для этого и служит. Хотя это и не единственный путь. И все же, чтобы избежать повторений, нужен щелчок, инсайт. А чтобы он произошел, мы должны сначала развить свои внутренние способности к осознанию и осмыслению своих отношений с другими. Это трудно, потому что наше сознание прекрасно нам все объясняет: «Я живу не с тем человеком»; «Каждый раз у меня начальники ненормальные»; «Все потому, что в нашем городе нет никаких перспектив»… Бывают и более хитрые формулировки: «Уж такой у меня характер». Эти рационализации помогают нам не смотреть туда, куда смотреть страшно. С психоаналитической точки зрения этот страх бессознательно связан с первосценой, то есть с тем, что происходит за дверью родительской спальни. Для маленького ребенка невыносима истина, что родители могут любить друг друга и получать удовольствие друг от друга, потому что для него это автоматически означает, что он абсолютно один, исключен из мира… И чтобы не смотреть в ту сторону и не быть ослепленным этой пугающей истиной, вырабатываются защитные механизмы.

А. Г.:

Не надо цепляться за «логические» объяснения, которые лишь маскируют истину. Бесконечное пережевывание этих рационализаций ничего не даст, если не осознать во всей полноте нечто радикально новое, когда на кушетке психотерапевта человек вдруг восклицает: «Мне это и в голову не приходило!» Хотя очень многим из нас не удается разглядеть пути к освобождению, возможности действительно подойти к своим внутренним конфликтам. А бывает, что психоанализ открывает человеку причины подобных повторений, но они оказываются чересчур травмирующими: то, что было глубоко спрятано, выходит наружу, вынуждая пациента бежать. «Истина - словно солнце, невозможно смотреть ей прямо в лицо», - говорил писатель Ларошфуко, а вслед за ним и психоаналитик Жак Лакан (Jacques Lacan). И даже когда нам кажется, что мы разглядели истину, скорее всего это означает, что мы только сделали шаг ей навстречу...

Так что же это такое - «внутренняя правда»?

А. Г.:

Это правда самого пациента. Он приходит в кабинет аналитика с каким-то определенным представлением о своей жизни, о своем прошлом, и задача состоит в том, чтобы представление это пересмотреть - так, чтобы он смог сказать себе: «Нет, на самом деле я совсем иначе пережил то, что произошло». И увидеть свою историю по-другому. Внутренняя правда - это то, к чему стремится психоанализ, это преображение, убежденность, которая позволит нам сказать: «Вот, именно это - действительно я. Это моя правда. Это то, как я чувствую и отношусь к событиям и людям. То, что я о них теперь понимаю...»

А. Р.:

Каждый пациент рассказывает психоаналитику свою версию того, что происходило с ним в жизни. Это защитная версия, представление человека о том, что у него было и как. Как правило, образы родителей словно расщеплены на две части: хорошая мать, к примеру, осталась, а плохая спрятана. Отец - хороший, теплый, который читал сказку на ночь, вытеснен, а остался злой, который ненавидит мать... Наша задача не в том, чтобы восстановить историческую правду, а в том, чтобы сделать фигуры из прошлого более целостными и попытаться осмыслить все то, что было вытеснено… В том числе и правду о самом себе: все свои чувства, влечения, стыд, свои «плохие «Я». И тогда возникнет новая история, более близкая к исторической правде, чем к защитной. Главное здесь - не лгать самому себе, понять, что мир амбивалентен, что мы способны одновременно любить и ненавидеть отца или мать и это нас не разрушает.

Каким образом воспоминания о тяжелых моментах нашей жизни помогают нам меняться?

А. Г.:

Как будто что-то высвобождается там, где внутренняя блокировка мешала нам увидеть более ясно самих себя и реальность драматических обстоятельств, которые мы смогли пережить. Мы в большей степени совпадаем с тем, кем на самом деле являемся. Мы видим яснее, и благодаря этому многие ситуации, тормозившие наше понимание и возможные перемены, теперь могут быть разблокированы. Но такое перемирие с самим собой никогда не бывает окончательным. Мы постоянно строим свою жизнь, выстраиваем ее и приводим в порядок... Это бесконечный поиск, процесс, который всегда возобновляется.

«ЕСЛИ МЫСЛЬ ВСТРЕЧАЕТСЯ С ЧУВСТВОМ, ЕСЛИ МЕЖДУ НИМИ ВНЕЗАПНО ПРОХОДИТ ИСКРА - ТОГДА МЫ И ОТКРЫВАЕМ ДЛЯ СЕБЯ НОВЫЙ СМЫСЛ ПРОШЛОГО».

Что такое, по-вашему, успешный психоанализ?

А. Г.:

Прежде всего это психоанализ, который действительно состоялся, то есть когда мы не создаем его видимость. Затем возникает чувство удовлетворения от того, что удалось помочь пациенту вплотную подойти к некоторым из его основных проблем. Со временем он начинает лучше понимать, каков бессознательный фундамент его трудностей. Он чувствует себя более готовым самостоятельно справляться со своими проблемами. Так что смысл не в том, чтобы заявить: «Я выздоровел!» - словно от пневмонии, которую вылечили за пару недель и про которую можно забыть, даже если она была смертельно опасной. Нет, важно иметь возможность сказать: «Теперь я владею методом, позволяющим понимать проблемы, с которыми я сталкиваюсь, видеть, с чем они связаны, и противостоять им во всеоружии». Когда наше сопротивление снято, психоанализ может продолжаться уже без помощи аналитика.

А. Р.:

Когда психоанализ начинается, и аналитик, и пациент должны знать, что однажды он обязательно закончится. Но если психоанализ по-настоящему успешен, к пациенту приходит ощущение, что этот процесс бесконечен: просто ему открывается иная ценность этого движения к самому себе, которое может длиться очень долго… А для аналитика это новое ощущение пациента - первый показатель того, что спустя некоторое время тот сможет продолжать анализ сам. Он приобретает психоаналитическое «Я», становится психоаналитиком для самого себя.

Сколько времени для этого требуется?

А. Р.:

Думаю, не меньше четырех лет. Важно избегать крайностей - слишком прагматично относиться к анализу («Я исследовал глубины своей души на 50 м - этого достаточно, чтобы я жил счастливо?») или, наоборот, «подсесть» на эту жажду самопознания, цепляться за психоаналитика, чувствуя абсолютную ценность и уникальность этой работы, которая больше никогда не повторится. После того как встречи с аналитиком прекратятся, пациент может продолжить путешествие в глубь себя самостоятельно. Бессознательное бесконечно, но, исследуя его, мы должны относиться к нему с уважением: как всякая природная стихия, оно служит источником силы и одновременно таит опасность.

А. Г.:

Вопрос о времени не так важен. Все зависит от пациента. Есть те, кто приходит на кушетку больше десяти лет кряду, и все без толку. А другие способны хорошо проделать всю работу и за четыре года. Психоанализ не похож на обычную терапию, когда диагноз поставлен с самого начала. Когда человек приходит на анализ, его истории уже 20–25 лет, порой больше, и ни он, ни психоаналитик не знают точно, какие рубцы она оставила. Советы типа «начните бегать по утрам» или «заведите любовника» бесполезны. Это пустые слова. В нашем мире, где главное божество - компьютер, мы надеемся, что можно уладить все, лишь нажав на нужную клавишу. Так нет же! Жизнь устроена совсем иначе, и я, несмотря ни на что, думаю, что психоаналитическая работа –лучший способ помочь людям.

Недавно я написала статью об особенностях внутренней феноменологии детей, выросших у "убивающих мертвых матерей".
Это матери, которые, конечно, живы, находятся рядом со своими детьми и даже о них заботятся.
Со стороны, некоторые могут их даже счесть идеальными...Но есть одно НО..
Их дети никогда не чувствовали рядом с такими матерями себя по- настоящему любимыми, нужными, важными и принятыми.

Чаще всего феномен "убивающей мертвой матери" встречается у детей "мертвых матерей". Этот термин ввел Андрэ Грин и подробнее об этом синдроме можно прочитать.

В этой статье я хотела бы рассказать о особенностях поведения людей, выросших именно у "мертвой убивающей матери". (термин заимствован у Синевич Ольги.)
Важно обозначить, что у "мертвой убивающей матери" чувство любви всегда сопряжено с агрессией, осознаваемой или неосознаваемой.

Это происходит потому, что в детстве они не смогли получить любовь и тепло от самого важного и дорогого для них человека - матери. И теперь любая любовь и привязанность подсознательно ассоциируется с опасностью и разочарованием, что всегда порождает злость и агрессию. Эта злость и агрессия впоследствии распространяется и на другого важного человека в их жизни - на ребенка.

Т.е, чем интенсивнее степень привязанности и любви, тем выше степень агрессии.

Обычно агрессия такой матери проявляется в:

Постоянных нападках и требованиях к ребенку;
- желанием изменить ребенка и сделать его лучше;
- упреки в адрес ребенка в недостаточном уважении и любви;
- гиперконтроль и гиперопека;
- излишняя сосредоточенность на болезнях ребенка (влияние вытесненной агрессии);
- беспокойство о возникновении неприятных ситуаций с ребенком, несчастных случаев (влияние вытесненной агрессии);
- сосредоточенность на своих проекциях, а не на личности ребенка;
- полное или частичное отсутствие эмпатии;
- частые вспышки некотролируемой агрессии;
- хаотичное поведение и непредсказуемость матери (сегодня так делать можно, а завтра за это уже следует наказание).

Связи с подобными особенностями матери, ребенок, в свою очередь вырастает и со своими особенностями:

Повышенная тревожность и ожидание опасности, беды, несчастного случая, скорой смерти; (интроецируемая на самого себя вытесненная материнская агрессия);
- ощущение "дыры" в сердце и расщепленное восприятие самого себя;
- частичное или полное отсутствие представления о самом себе (мои особенности, ценности, желания);
- страх ошибки и "неправильного выбора" (особенно последствий данного выбора);
- вечный поиск "универсального рецепта"- как перестать быть собой и стать кем-то лучше;
- низкая самооценка;
- аутоагрессия, часто неосознанная (иногда подсознательное стремление к смерти);
- неспособность к принятию любви, поддержки и заботы от окружающих;
- часто отсутствие желания отдавать любовь, поддерживать и заботиться о близких;
- постоянные сомнения в любви, уважении и принятии к себе других людей;
- аффективные вспышки агрессии (не поддающиеся контролю);
- нарушение чувствительности;
- отсутствие осознания собственных чувств любви (часто эти чувства также сопровождаются агрессией).

Таким образом, мы можем пронаблюдать, что данный феномен практически переходит из поколения в поколение.
Для тех, кто узнал в себе и в своей маме часть данных признаков, наверное почувствовали беспокойство за себя и своих близких.
Но эта статья не о безысходности и "снежном коме", а об излечении и пути обнаружения Любви внутри себя.
Существует некоторое наблюдение, которое может помочь многим людям в "исцелении".

Первый шаг- это осознание своей агрессии. Агрессии к собственному ребенку, мужу или жене, родителям и другим близким.

Второй шаг- это заметить выражение этой агрессии по отношению к близким (" а почему я сейчас подумала, что если ребенок намочит ноги, он обязательно заболеет и умрет", " почему я столько внимания уделяю недостаткам моего ребенка", " почему мне иногда приходят в голову мысли о том, что подойдя к кроватке ребенка, я могу обнаружить, что он уже не дышит")

Третий шаг- научиться контролировать свои аффективные выплески агрессии. Это долгий и трудный процесс. Постепенно осознавая скрытую для себя ранее агрессию, аффектов будет становиться меньше. Но здесь важно останавливать себя «передо мной мой ребенок, я люблю его. Это злость не к нему. Это злость и обида моего внутреннего ребенка, на мою мать. То что сейчас происходит- это мои проекции, которые не имеют никакого отношения к моему ребенку. Ребенок меня любит, он не желает мне зла. Он не хочет лишить меня своей любви».

Четвертый шаг- осознать, что та агрессия, которую вы в себе обнаруживаете- это и есть ваша любовь.
Просто когда-то давно, любить для вас стало очень опасно. Любовь полна разочарований, обид и боли. Со временем, возможно, вы и вовсе забыли, что такое чувствовать любовь. Так вот- ниточкой, которая приведет вас к вашей любви и есть ненависть и злость.
Если вы злитесь, ненавидите- постарайтесь почувствовать свой страх и свою обиду. Именно за ним и есть то заветное чувство, которое когда-то было похоронено в детстве.
Впустите это чувство внутрь себя. Это безусловное чувство любви, на которое способны только дети по отношению к своим родителям. Впустите и ощутите. Вместе с любовью возможно придет много боли и много жалости к себе.

Пятый шаг - оплачьте свою судьбу, свое детство, свою мать, свою неслучившуюся любовь. Проживите это горе. Проживите горе, осознав, что ничего уже не изменить. НИКОГДА вы не почувствуете себя нужным, принятым, любимым и уже не получите нужной поддержки от своей матери. Это все было нужно и важно там и тогда. А здесь и сейчас уже давно нет этого ребенка, и нет уже и той матери. Осталась лишь способность любить. Любить так, как когда-то любил свою мать тот ребенок.

Шестой шаг- примите свою судьбу, свою мать, свои особенности. Разрешите себе быть таким. Вы уже прошли слишком долгий путь из страданий и переживаний. Теперь вы достойны счастья. Вы действительно имеете на это право.

Седьмой шаг - не теряйте свою любовь из виду. Помните, что все, что вы делаете, даже все ваши аффекты - всем этим движет любовь. Однажды чаша весов перевесит. А "дыра" в сердце заполнится любовью, но теперь вашей любовью, которую вы сможете передавать своим детям, постепенно исцеляя себя и следующие поколения.
Потому что вы внутри полные. Вы способны любить.

Основная черта: объект есть, но он погружён в траур.

Печаль матери: любое разочарование → нарциссическая рана [матери – примечания мои ]; трудные условия жизни семьи, любые другие причины → ребёнок вызывает у неё гораздо меньший интерес. Тоска матери переживается ребёнком как катастрофа: любовь матери исчезает без видимых причин за одну минуту.

Ребёнок переживает потерю какой-либо дифференцированности мира: мать рядом, но её эмоциональная включённость ушла. Особо опасно такое декотектирование [разделение, изъятие] в период, когда ребёнок обнаруживает существование третьего [то есть отца, который получает полноценное представительство во внутреннем мире ребёнка].

Самая большая проблема – формальное присутствие матери. И от этого ребёнок «душой перебегает к отцу». Однако чаще всего отец оне отвечает, и ребёнок оказывается между мёртвой матерью и недоступным отцом. Он борется возбуждением и бессонницей, тревогой, кошмарами. Бесполезно → защиты другого рода.

1) Декотектирование материнского образа (отрыв либидо) :

«убийство, совершаемое без ненависти»: ребёнок не может ненавидеть мать, ей и так плохо; от этого будет только хуже.

→ Дыра в бессознательной структуре отношений субъект – мать. «Отношения без сердца»: ребёнок пытается восстановить отношения с мамой путём симпатии. Но это имитация.

→ Расширение ложного Я – притворяется, что любит. А сам внутри ощущает мать как фрустрирующий, холодный объект и сохраняет его каннибалистически, как будто проглатывает его таким [то есть объект интериоризуется – переводится из внешнего во внутреннее – как переводная картинка, без обработки, а не интегрируется], и даже если мать изменит своё отношение, ребёнок не может котектировать [воспринять, принять, присвоить] новый образ.

От матери требуется, чтобы она присутствовала , чтобы она слышала .

2) Потеря смысла :

Ребёнок уверен, что он ответственен за потерю любви матери: мать разлюбила его потому, что он плохой (негативная мегаломания) [мегаломания – самовозвышение, увеличивание своей роли. Негативная м. – с отрицательным знаком: «я худший человек на земле»].

Но несоответствие между своей виной и силой материнской реакции очевидно – вывод: вина в том, что он есть. Маму травмирует сам факт его существования – и ребёнок запрещает себе быть. Перестаёт себя проявлять, чувствовать себя живым, желающим, недовольным. Сам впадает в депрессию, продолжает чувствовать себя виноватым [т.о. пожизненный депрессняк нам всем обеспечен]. После ребёнок находит виновника: это отец. Он виноват в том, что маме плохо → негативное котектирование образа → блокирование любви, возможности жалости, нежности.

Значение отца в эдипов период [тот самый период обнаружения третьего] – забрать из отношений любви и ненависти диады; он ответственен за эротическую судьбу дочери. Отец – спасение и для матери, и для ребёнка. В доэдиповом периоде он – докучливый соперник за любовь матери.

Поиск выхода:

• Раннее интеллектуальное развитие; но в нём нет свободы воображения, это «спазм его», «принуждение мыслить».
• Любое действие – попытка преодоления потери объектом любви → интеллектуальный нарциссизм: ребёнок ощущает себя только интеллектуально. «Цепляние за кусочек когнитивной сущности»: попытки замаскировать чёрную дыру.
• Активное стремление заниматься творчеством. Но это псевдосублимация, так как любой кризис – и все достижения блокируются и обесцениваются. «Боль нелюбви снова выходит на поверхность». И не было никаких успехов.

Эта боль не даёт ребёнку ни любить, ни ненавидеть. Невозможно наслаждаться даже мазохистически, даже думать. – Чувство пленения Я. Место в центре бессознательного занято мёртвой матерью.

Вместо идентификации с объектом – идентификация с дырой, с бездной.

1) Цель: сохранение Я в живых → ненавидеть объект;

2) Поиск эротического удовольствия;

3) Поиск смысла.

Попытка оживить мёртвую мать, вернуть ей вкус к жизни [все виды заигрывания, шутовства, показухи и т.д.!].

Ключевое слово – дезинвестиция: неспособность любить, замороженность, всё объекты заморожены [в норме – инвестиция любви, либидо в объекты]. Любовь к детям возможна: но это нарциссическая любовь.

Партнёры:

Всё делается для того, чтобы объект [взрослой любви] стал фрустрирующим и невозможным – союз с мёртвой матерью восстановлен.

Любовь к себе тоже невозможна (Нарцисс) [отсылка к мифу о Нарциссе]. Разделённая любовь запрещена – в бессознательном.

Все запасы любви такого человека под ипотекой мёртвой матери. Она оставляет их в покое настолько, насколько они сами оставляют её впокое.

Жизнь не приносит удовольствия, больше всего не хватает эмоционального взаимодействия с другими людьми.

Обычно такие люди живут в полном одиночестве. На первых этапах терапии начинают вить гнездо, одиночество становится желанным. Часто жалуются на зябкость.

До определённого возраста работают и любят: это источник разочарования: не живы и не мертвы.

Рекотектирование счастливого отношения к груди [восстановление первичных отношений с матерью] самостоятельно невозможно: «я не могу быть любимым»: человек ищет доказательств.

Психоанализ стремится обнаружить области бессознательного, хранящие воспоминания о счастливом бытии с матерью. Если это произойдёт – она станет живой, чуткой, сектуальной партёршей отца (ребёнок перестанет стараться её утешить и развеселить).

[Источник синдрома – ] нарциссическая рана [матери], которая топит ребёнка в материнском горе.

Две потери:

1) эмоциональное отсутствие матери при её физическом присутствии;

2) физическое отсутствие живой матери.

Возможна ли привязанность, которая состоится?

Мечта человека c cиндромом – Жизнь без человеческой привязанности – ада и кошмара = попытка опоры на чёрную дыру.

Advertisements

Сен. 14, 2015 by Ekaterina Levin

Концепция Андре Грина «Мертвая Мать» в практике для меня - один из инструментов исследования депрессивного клиента.

Но, прежде чем подойти непосредственно к теории Грина, необходимо кратко обозначить этапы развития взглядов на депрессию в психоанализе.

Фрейд и Абрахам, разрабатывая психоаналитическую теорию депрессии на основе эмпирического материала, который собирали в ходе лечения свои пациентов.

В 1912 году Карл Абрахам опубликовал текст "Подходы к психоаналитическому исследованию и лечению маниакально-депрессивного расстройства и родственных ему состояний". В нем он пишет о конфликте амбивалентности, о противоборстве любви и ненависти к объекту, об уничижительном отношении к самому себе и о глубокой регрессии на оральную фазу у пациентов с меланхолией.

"Особенно хотелось бы выделить тенденцию "отказа от жизни". Именно высшие степени торможения, которые называют депрессивным ступором, представляют собой символическую смерть. ..Здесь следует назвать часто встречающуюся идею обнищания. Например, пациент жалуется на то, что он и его семья обречены на голодную смерть. Этот своеобразный, часто полностью овладевающий пациентом ход мыслей объясняется обычной идентификацией либидо с деньгами, сексуальным и финансовым состоянием".

Там же Абрахам замечает, что формирование переноса у подобных пациентов, которые во время депрессии отворачиваются от всего мира, чрезвычайно затруднено.

С помощью интроекции человеку удается сделать депрессию несколько менее болезненной. Вытесненная ненависть проявляется в идеях (иногда бредовых) виновности. Либидинозные и агрессивные импульсы сталкиваются друг с другом, парализуют активность человека и мучают его чувством вины. Эмоциональные побуждения относятся вначале к внешнему, затем к интроецированному объекту.

Работа Фрейда "Печаль и меланхолия" 1915 года является фундаментальной для психоаналитической теории депрессии.

Отправная точка рассуждений Фрейда - опыт переживания печали в повседневной жизни. Он определяет печаль как реакцию на утрату любимого человека или "занявшей его место абстракции, как-то: родины, свободы, идеала и т.д.".

"В психическом отношении меланхолия отличается очень болезненным дурным настроением, потерей интереса к миру, утратой способности любить, торможением всякой дееспособности и снижением чувства собственной значимости, которое выражается в самообвинениях, самобичеваниях, усиливающихся до бредового ожидания кары. Печаль обнаруживает точно такие же черты, кроме единственной: нарушения чувства собственной значимости при ней не возникает"

То есть, меланхолия - это такая печаль, которая не проходит, она полностью поглощает человека, он сосредоточен исключительно на ней, ему не удается избавиться от привязанности к утраченному объекту. Даже если появляется кто-то, способный восполнить потерю, человек продолжает сопротивляться созданию новых связей.

Фрейд задается вопросом, почему?

"Меланхолическая заторможенность производит на нас впечатление таинственности лишь потому, что мы не можем понять, чем же настолько поглощены больные. Меланхолик демонстрирует нам еще нечто такое, чего нет при печали - необычайное принижение чувства своего Я. При печали мир становится пустым, при меланхолии пустым бывает само Я"

Важно отметить, что Фрейд также говорит об идентификации как основном механизме при меланхолии, сравнивает истерическую и нарциссическую идентификации и считает нарциссическую идентификацию более ранней.

Фрейд называет "критическую инстанцию" садистической по отношению к Я меланхолика и считает проблему агрессии наиболее важным компонентом меланхолии.

Мелани Кляйн на основе клинического опыта пришла к выводу о существовании тесной связи между инфантильной депрессивной позицией и феноменом скорби и меланхолии. Ее основные работы по теме депрессии это "Вклад в психогенез маниакально-депрессивных состояний" (1935) и "Скорбь и ее связь с маниакально-депрессивными состояниями" (1940).

Кляйн исходила из того, что в период отлучения от груди ребенок достигает депрессивной позиции, в основе которой лежит неосознаваемое (поскольку речь идет о довербальных стадиях развития) чувство утраты объекта, включая ощущение утраты любви и безопасности, к которым присоединяются деструктивные импульсы, направленные на материнскую грудь.

"Преследования и требования "плохих" интернализированных объектов, атаки таких объектов одного на другой, острая необходимость выполнить весьма строгие требования "хороших объектов", защитить и умиротворить их внутри Эго с возникающей в результате ненавистью Ид, постоянные сомнения по поводу "хорошести" хорошего объекта, что вызывает его быструю трансформацию в "плохой" - все эти факторы объединяются, чтобы вызвать у Эго чувство жертвы внутренне противоречивых, невыполнимых претензий изнутри, состояние, которое переживается как нечистая совесть. То есть, самые ранние высказывания совести связаны с преследованием со стороны плохих объектов"

В этой же работе Кляйн обозначает тревогу депрессивного пациента как относящуюся к страху потерять хороший объект.

Более подробно она описывает виды тревог:

О том, как правильно и в правильное время сложить вместе кусочки (частичные объекты)

Как выбрать хорошие кусочки и избавиться от плохих

Как оживить объект, когда он уже собран

И выполнению этой задачи, по мнению Кляйн, мешают «плохие объекты».

Важно подчеркнуть, что Кляйн связывает депрессию с нарушениями раннего процесса интроекции.

"Оказалось, что шаг от интроекции частичных объектов к интроекции целостных любимых объектов со всеми его последствиями, имеет самое решающее значение в развитии. Его успех - и это истина - в значительной степени зависит от того, насколько Эго на предыдущей стадии развития было способно справиться со своим садизмом и тревогой и развило ли оно сильное либидинозное отношение к частичным объектам"

В работе "Скорбь и ее отношение к маниакально- депрессивным состояниям", Мелани Кляйн продолжила рассуждать о том, как соотносится ее концепция депрессивной позиции и психодинамика скорби. Всякий раз, когда взрослый человек переживает горе, в нем возрождается ранняя скорбь инфантильной депрессивной позиции. С точки зрения структуры, психика формируется как бы наполняясь внутренними объектами.

"Инкорпорировав родителей, ребенок считает что они живут внутри его тела конкретным образом, таким, как переживаются глубокие бессознательные фантазии - по его мнению, они являются интернальными или внутренними объектами. Так, в бессознательном ребенка выстраивается внутренний мир, соответствующий его фактическим, получаемым от других людей и из внешнего мира, переживаниями и впечатлениям, но все же измененный его фантазиями и импульсами. Если это мир людей, преимущественно живущих в мире друг с другом и с Эго, результатом будет внутренняя гармония, безопасность и интеграция."

Ребенок проверяет внутреннюю реальность средствами внешней реальности. Он постепенно накапливает хороший опыт взаимодействия с матерью и увеличение этой любви и доверия. Наряду с этим, уменьшаются страхи, что, благодаря счастливым переживаниями, помогают ребенку преодолевать депрессию и переживать потери.

Важный вывод Кляйн о психодинамике скорби.

"Мой опыт привел меня к заключению, что хотя и верно, что характерной чертой скорби является установление индивидом потерянного любимого объекта внутри себя, делает это он не впервые. Благодаря работе скорби он водворяет на место этот объект, а также любимые внутренние объекты, которые как он считал, потерял. Следовательно, он вновь обретает то, чего добился в детстве."

Фрейд и Кляйн, в основном, фокусировались на внутренних переживаниях и фантазиях ребенка, его либидинозных или агрессивных бессознательных импульсах. Джон Боулби пришел к выводу, что психоанализ совсем не учитывает или даже игнорирует события реальной жизни ребенка. Когда на супервизии (а супервизором у него была М.Кляйн) он выразил намерение поговорить с матерью своего трехлетнего пациента, Кляйн запретила ему такую беседу, так как считала ошибочным обращение к данному источнику сведений о ребенке.

Начав собственные исследования, многолетние наблюдения за младенцами, Боулби резюмирует: необходимым условием сохранения психического здоровья детей в младенчестве и раннем детстве является наличие эмоционально теплых, близких, устойчивых и продолжительных отношений с матерью или лицом ее замещающим. Принципиальное уточнение относительно роли матери: наиболее важным компонентом материнского ухода является внимание к сигналам, подаваемым ребенком и общение с ним, а не сам по себе повседневный уход.

«Один из ключей к уходу за ребенком состоит в том, чтобы обращаться с ребенком так, чтобы ни один из двух импульсов, которые подвергают опасности любимого человека - либидинальная жадность и ненависть - не стали слишком интенсивными»

В первые месяцы жизни младенец научается различать особую фигуру, обычно мать, и стремится находиться рядом с ней. Ребенок остро реагирует на разлуку с матерью, по Боулби, эта реакция проходит три стадии: протест, отчаяние, отчуждение. Переживание разлуки у младенцев приводит к печали по утраченному лицу и упрекам в его адрес, которые остаются бессознательными.

Здесь мне вспоминается и цитата из Винникотта:

«Для ребенка ощущение присутствия матери длится Х минут. Если мать отсутствует в течение более, чем х минут, ее имаго исчезает и вместе с ним младенец теряет способность использовать символ единства. Ребенок погружается в состояние дистресса, однако вскоре этот дистресс снимается, потому что мать возвращается через Х+Y минут. В течение Х+Y минут с ребенком не происходит драматического изменения. Однако через Х+Y+Z минут ребенок становится травмированным. Через Х+Y+Z минут возвращение матери не улучшает измененного состояния ребенка. Травма подразумевает, что ребенок пережил разрыв жизненного континиума, жизненной целостности, поэтому, начиная с этого момента, примитивные защиты организуются таким образом, чтобы предотвратить повторение переживания «немыслимой тревоги» или возвращение острого состояния спутанности, обусловленного дезинтеграцией нарождающейся структуры Эго»

Однако не всегда материнскую депривацию или раннюю потерю можно понимать в буквальном смысле. Часто младенец, не разлученный с матерью надолго, также развивает депрессивную динамику. Здесь Боулби говорит о разрыве эмоциональной связи, который, по его мнению, может стать одной из причин формирования не только депрессивной, но и социопатической личности.

В практике аналитической работы Грин обратил внимание, что клиенты с комплексом ММ обращаются с жалобами, непосредственно не имеющими отношения к депрессии, однако депрессию они обнаруживают в переносе.

Грин настаивает, что его работа не рассматривает психические последствия реальной смерти матери, а скорее говорит об интроекте, сложившемся в психике ребенка вследствие материнской депрессии.

В результате депрессии мать, которая, казалось бы, должна быть источником жизненной энергии для ребенка, преображается в безжизненную фигуру. Она осталась в живых, но в глазах маленького ребенка мертва психически.

Грин задается вопросом: какую можно установить связь между потерей объекта и депрессивной позицией и своеобразием комплекса ММ, центрального, но часто замаскированного другой симптоматикой? Какие психические процессы развиваются вокруг этого центра?

Комплекс ММ, пишет Грин, нельзя объяснить Эдиповой ситуаций. Отталкиваясь от поздней фрейдовой концепции тревоги (опубликованной в работе Торможение, симптом и тревога), Грин развивает мысль о наличии более ранних тревог, чем кастрационная и тревога вытеснения. Он замечает, что контекст кастрационной тревоги, как правило, звучит кроваво, но когда речь идет о тревогах, связанных с потерей груди, контекст никогда не бывает кровавым. Она - траурных цветов, черная или белая.

Черная - это тяжелая депрессия, белая - это состояние пустоты. Грин выдвигает гипотезу, что черная депрессия является вторичной, или, скорее, следствием белой депрессии.

Белое горе является результатом массивной, радикальной эмоциональной дезинвестиции, оставляющей в бессознательном следы в виде «психических дыр», которые будут заполнены реинвестициями, но эти реинвестиции станут только выражением деструктивности освобожденной таким образом энергии либидо. Абстиненция аналитика, пишет Грин, может оставить депрессивное ядро нетронутым.

Каково же описание комплекса ММ в переносе: у аналитика возникает чувство несоответствия между депрессией и внешним поведением больного, которое депрессия не затрагивает.

Эта депрессия повторяет инфантильную: она развивается в присутствии объекта, погруженного в свое горе. В этой точке происходит изменение материнского образа.

Кроме потери любви, для младенца эта ситуация несет потерю смысла, он не находит никакого объяснения произошедшему, кроме как истолковать это, как следствие своих влечений к объекту.

После того, как ребенок делает напрасные попытки репарации матери, его Я применит серию защит.

Первая защита - дезинвестиция материнского объекта и неосознанная идентификация с ММ. Грин пишет: «В основном аффективная дезинвестиция касается также и психических представлений и является психическим убийством объекта, совершаемым без ненависти»

Ребенок, идентифицируясь с ММ, сам становится ею.

Другое последствие крушения материнского образа - преждевременное развитие фантазматических и интеллектуальных способностей. Эти ранние сублимации, пишет Грин, «вскроют всю неспособность играть уравновешивающую роль в психической экономии, поскольку в одном пункте субъект остается особенно уязвим - в том, что касается его любовной жизни».

На мой взгляд, это суждение перекликается в мыслью Винникотта, который предположил, что в случае, когда мать неадекватно заботится о своем ребенке, разум, при иных благоприятных условиях интегрированный с психосоматическими переживаниями, становится «вещью в себе». В итоге образуется патологическая структура «разум-психика» и «разум-объект». Разум не используется для того, чтобы придать смысл новым ощущениям и переживаниям, наоборот, разум навязывает в новой ситуации тот смысл, который он образовал в исходной травматической ситуации.

И, завершить теоретическую часть своего выступления хочу цитатой Грина: «На мгновенье они (любовь и ненависть) могут объединить свои усилия, но вскоре деструктивность превысит возможности субъекта, который не располагает необходимыми инвестициями ни на поддержание длительных объектных отношений, ни для постепенного нарастания глубокой личной вовлеченности, требующей заботы о другом»

Please enable JavaScript to view the

Заголовок данного очерка - мёртвая мать. Однако, чтобы избежать недоразумений, я сразу уточню, что не рассматриваю психологические последствия реальной смерти матери. Мёртвая мать здесь - это мать, которая остаётся в живых, но в глазах маленького ребёнка, о котором она заботится, она, так сказать, мертва психически, потому что по той или иной причине впала в депрессию.

Реальная смерть матери, особенно если эта смерть является следствием суицида, наносит тяжёлый ущерб ребёнку, которого она оставляет после себя. Реальность потери, её окончательный и необратимый характер создают психологические конфликты, которые принято называть проблематикой горя. Я также не буду говорить о депрессии и пациентах, который вытесняют злость и ненависть по отношению к матери.

Для тех людей, о которых я буду сегодня говорить, не характерны депрессивные симптомы. Однако мы знаем, что игнорирующий свою депрессию субъект, вероятно, более нарушен, чем тот, кто переживает депрессию от случая к случаю. Основываясь на интерпретации Фрейдовской мысли, психоаналитическая теория отвела главное место концепции мёртвого отца. Эдипов комплекс это не просто стадия развития либидо. Это теоретическая позиция, из которой проистекает целый концептуальный ансамбль: Сверх-Я в классической теории Фрейда, Закон и Символика в лакановской мысли.

Кастрация и сублимация, как судьба влечений, объясняют душевную патологию. Этот класс тревог объединяется постоянным упоминанием кастрации, члено-вредительства, ассоциирующегося с кровопролитием. Я называю такую тревогу «красной». Напротив, когда речь заходит о концепции потери материнской груди или потери матери, об угрозе лишиться её покровительства и защиты, контекст никогда не бывает кровавым. Она - траурных цветов, это чёрная или белая тревога. Моя гипотеза состоит в том, что мрачная чернота депрессии, которую мы можем законно отнести за счёт ненависти, обнаруживающейся в психоанализе депрессивных больных, является следствием «белой» тревоги пустоты.

Мёртвую мать, в отличие от отца, никто не рассматривал как объяснительную концепцию или синдромальный диагноз. Углубляясь в проблемы, связанные с мёртвой матерью, я отношусь к ней как к метафоре. Вполне обоснованно считается, что кастрационная тревога структурирует весь ансамбль тревог, связанных с «маленькой вещицей, отделённой от тела», идёт ли речь о пенисе, о фекалиях или о ребёнке.

Комплекс мёртвой матери

Основные жалобы и симптомы, с которыми пациент обращается к психоаналитику, не носят депрессивного характера. Налицо ощущение бессилия: бессилия выйти из конфликтной ситуации, бессилия любить, воспользоваться своими дарованиями, преумножать свои достижения или, если таковые имели место, глубокая неудовлетворённость их результатами. Когда же анализ начинается, перенос открывает инфантильную (детскую) депрессию, характерные черты которой я считаю полезным уточнить. Основная черта этой депрессии в том, что она развивается в присутствии объекта, погружённого в своё горе. Мать, по той или иной причине, впала в депрессию. Разумеется, среди главных причин такой материнской депрессии мы находим потерю любимого объекта: ребёнка, родственника, близкого друга или любого другого объекта, сильно любимого матерью. Но речь также может идти о депрессии разочарования: превратности судьбы в собственной семье или в семье родителей, любовная связь отца, бросающего мать, унижение и т.п. В любом случае, на первом плане стоят грусть матери и умешьшение её интереса к ребёнку. Важно подчеркнуть, что самый тяжёлый случай - это смерть другого ребёнка в раннем возрасте. Эта причина полностью ускользает от ребёнка, потому что ему не хватает данных, чтобы об этой причине узнать. Эта причина держится в тайне, например, выкидыш у матери. Ребёнок чувствовал себя любимым, несмотря на все непредвиденные случайности, которых не исключают даже самые идеальные отношения. Горе матери разрушает его счастье. Ничто ведь не предвещало, что любовь будет утрачена так в раз. Не нужно долго объяснять, какую нарциссическую травму представляет собой такая перемена. Травма эта состоит в преждевременном разочаровании, в потере любви, потере смысла, поскольку младенец не находит никакого объяснения, позволяющего понять произошедшее. Понятно, что если ребёнок переживает себя как центр материнской вселенной, он толкует это разочарование как последствие своих влечений к объекту. Особенно неблагоприятно, если комплекс мёртвой матери развивается в момент открытия ребёнком существования третьего, отца, и он думает, что мать разлюбила его из-за отца. Это может спровоцировать бурную любовь к отцу, питаемую надеждой на спасение от конфликта и удаление от матери. Как бы то ни было, триангуляция (отношения в эдиповом треугольнике) в этих случаях складывается преждевременно и неудачно.

В реальности, однако, отец чаще всего не откликается на беспомощность ребёнка. Мать поглощена своим горем, что даёт ему почувствовать всю меру его бессилия. Мать продолжает любить ребёнка и продолжает им заниматься, но всё-таки, как говорится, «сердце к нему не лежит».

Ребёнок совершает напрасные попытки восстановить отношения, и борется с тревогой разными активными средствами, такими как ажитация, искусственная весёлость, бессонница или ночные страхи .

После того как гиперактивность и боязливость не смогли вернуть ребёнку любящее и заботливое отношение матери, Я задействует серию защит другого рода. Это дезинвестиция материнского объекта и несознательная идентификация с мёртвой матерью. Аффективная дезинвестиция - это психическое убийство объекта, совершаемое без ненависти. Понятно, что материнская грусть запрещает всякое возникновение и малой доли ненависти. Злость ребёнка способна нанести матери ущерб, и он не злится, он перестаёт её чувствовать. Мать, образ которой сын или дочь хранит в душе, как бы «отключается» от эмоциональной жизни ребёнка. Единственным средством восстановления близости с матерью становится идентификация (отождествление) с ней. Это позволяет ребёнку заместить невозможное обладание объектом: он становится им самим. Идентификация заведомо несознательна. В дальнейших отношениях с другими людьми субъект, став жертвой навязчивого повторения, будет повторять эту защиту. Любой объект, рискующий его разочаровать, он будет немедленно дезинвестировать (испытывать равнодушие к значимому человеку). Это останется для него полностью несознательным.

Потеря смысла, переживаемая ребёнком возле грустной матери, толкает его на поиски козла отпущения, ответственного за мрачное настроение матери. На эту роль назначается отец. Неизвестный объект горя и отец тогда сгущаются, формируя у ребёнка ранний Эдипов комплекс. Ситуация, связанная с потерей смысла, влечёт за собой открытие второго фронта защит.

Это развитие вторичной ненависти, окрашенной маниакальным садизмом анальных позиций, где речь идёт о том, чтобы властвовать над объектом, осквернять его, мстить ему и т.д. Другая защита состоит в ауто-эротическом возбуждении. Оно состоит в поиске чистого чувственного удовольствия, без нежности, без чувств к объекту (другому человеку). Имеет место преждевременная диссоциация между телом и душой, между чувственностью и нежностью, и блокада любви. Другой человек нужен ему для того, чтобы запустить изолированное наслаждение одной или нескольких эрогенных зон, а не для переживания слияния в чувстве любви.

Наконец, и самое главное, поиск потерянного смысла запускает преждевременное развитие фантазии и интеллекта. Ребёнок пережил жестокий опыт своей зависимости от перемен настроения матери. Отныне он посвятит свои усилия угадыванию или предвосхищению.

Художественное творчество и интеллектуальное богатство могут быть попытками совладать с травматической ситуацией. Эта сублимация оставляет его уязвимым в главном пункте - его любовной жизни. В этой области живёт такая психическая боль, которая парализует субъекта и блокирует его способность к достижениям. Всякая попытка влюбиться разрушает его. Отношения с другим человеком оборачиваются неизбежным разочарованием и возвращают к знакомому чувству неудачи и бессилия. Это переживается пациентом как неспособность поддерживать длительные объектные отношения, выдерживать постепенное нарастание глубокой личной вовлечённости, заботы о другом. У пациента появляется чувство, что над ним тяготеет проклятье, проклятье мёртвой матери, которая никак не умрёт и держит его в плену. Боль, одна только душевная боль, сопровождает его отношения с другими людьми. В психической боли невозможно ненавидеть, невозможно любить, невозможно наслаждаться, даже мазохистски. Можно только испытывать чувство бессилия.

Работая с такими пациентами, я понял, что оставался глухим к некоторым особенностям их речи. За вечными жалобами на злобность матери, на её непонимание или суровость ясно угадывалось защитное значение этих разговоров от сильной гомосексуальности. Женской гомосексуальности у обоих полов, поскольку у мальчика так выражается женская часть личности, часто - в поисках отцовской компенсации. Моя глухота касалась того факта, что за жалобами на действия матери вырисовывалась тень её отсутствия. Жалобы относились к матери, поглощённой самой собой, недоступной, неотзывчивой, но всегда грустной. Она оставалась безразличной, даже когда упрекала ребёнка. Её взор, тон её голоса, её запах, память о её ласке - всё похоронено, на месте матери во внутренней реальности ребёнка зияет дыра.

Ребёнок идентифицируется не с матерью, а с дырой. Как только для заполнения этой пустоты избирается новый объект, внезапно появляется галлюцинация, аффективный след мёртвой матери.

Этот тип пациентов создаёт серьёзные технические проблемы, о которых я не стану здесь распространяться. Сознательно человек считает, что у него - нетронутые запасы любви, доступные для новой любви, как только представится случай. На самом деле, любовь навсегда осталась в залоге у мёртвой матери.

В ходе психоанализа защитная сексуализация (ранний онанизм или другие способы получения чувственного наслаждения), всегда включающая в себя прегенитальное удовлетворение и замечательные сексуальные достижения, резко спадает. Пациент понимает, что его сексуальная жизнь сводится практически к нулю. По его мнению, речь не идёт о потере сексуального аппетита: просто никто больше ему не желанен. Обильная, разбросанная, разнообразная, мимолётная сексуальная жизнь не приносит больше никакого удовлетворения.

Остановленные в своей способности любить, субъекты, находящиеся под владычеством мёртвой матери, не могут более стремиться ни к чему, кроме автономии. Делиться с кем бы то ни было им запрещено. Сначала от одиночества бежали, теперь его ищут. Субъект вьёт себе гнездо. Он становится своей собственной матерью, но остаётся пленником своей стратегии выживания.

Это холодное ядро жжёт как лёд и как лёд же анестезирует. Это едва ли только метафоры. Такие пациенты жалуются, что им и в зной - холодно. Им холодно под кожей, в костях, они чувствуют как смертельный озноб пронзает их насквозь. Внешне эти люди и в самом деле ведут более или менее удовлетворительную профессиональную жизнь, женятся, заводят детей. На время всё как будто в порядке. Но с годами профессиональная жизнь разочаровывает, а супружеская сопровождается серьёзными нарушениями в области любви, сексуальности и аффективного общения. В это же время родительская функция, наоборот, сверхинвестирована. Впрочем, часто дети любимы при условии достижения ими тех нарциссических целей, которых самим родителям достичь не удалось.

Несмотря на выразительные признания, окрашенные аффектами, часто весьма драматизированными, отношение к аналитику отличается тайной неприязнью. Это оправдывается рационализациями типа: «Ради чего всё это делать?» Вся эта деятельность сопровождается богатством психических представлений и весьма значительным даром к само-истолкованию. Однако способность к интроспекции мало что меняет в его аффективной сфере. Язык пациента отличается повествовательным стилем , который должен тронуть аналитика, призвать его в свидетели. Словно ребёнок, который рассказывал бы матери о своём школьном дне и о тысяче маленьких драм, которые он пережил, чтобы заинтересовать её и сделать её участницей того, что он узнал в её отсутствие.

Можно догадаться, что повествовательный стиль мало ассоциативен. Субъект ускользает от того, чтобы повторно пережить то, о чём он рассказывает, поток слов, если его остановить, повергает его в переживание психической боли и неприкрытого отчаяния.

Основной фантазией такого пациента становится такая: питать мёртвую мать, дабы содержать её в постоянном бальзамировании. То же самое пациент делает с аналитиком: он кормит его анализом не для того, чтобы помочь себе жить вне анализа, но дабы продлить анализ до бесконечности. Пациент проводит свою жизнь, питая свою мёртвую мать, как если бы он был единственным, кто может о ней позаботиться. Хранитель гробницы, единственный обладатель ключа от её склепа, он втайне исполняет свою функцию кормящего родителя. Его узница становится его личной собственностью. Так пациент сам себя лечит.

Здесь возникает парадокс. Мать в горе, или мёртвая мать, какой бы огорчённой она не была, - она здесь. Присутствует мёртвой, но всё-таки присутствует. Субъект может заботиться о ней, пытаться её пробудить, оживить, вылечить. Но если она выздоровеет и пробудится, субъект ещё раз потеряет её, потому что она уйдёт заниматься своими делами или любить других. Так создаётся амбивалентность: мертвая мать, которая всегда присутствует, или живая, которая уходит и возвращается.

Грин Андре. Мёртвая мать (с. 333-361) // Французская психоаналитическая школа. Под ред. А. Жибо, А.В. Россохина. - СПб: Питер, 2005. - 576 с.