Его 70-летняя жизнь - это фантастическое соединение множества самых несовместимых дел: увлечение архитектурой и защита ворот “Зенита”, геофизика и космонавтика, вулканология и участие в испытании лунохода. Он всегда выбирает риск, опасность.

Имя Генриха Штейнберга, выдающегося исследователя вулканов, известно во всем мире. Академик РАЕН, он в течение нескольких лет возглавляет Институт вулканологии и геодинамики. Естественно, этот институт не в Москве, а на Сахалине, с отделением на Курилах.

Генрих - личность легендарная. Он в одной дружеской компании с Бродским, Рейном, Битовым, Городницким, Алешковским. Когда-нибудь Генрих сделает свою книгу о любви к действующим вулканам, о самых опасных своих спусках в огненный зев Вельзевула. О нем сделаны фильмы. Андрей Битов написал о нем книгу “Путешествие к другу детства”, полную юмора, розыгрышей и нескончаемого удивления перед своим однокашником Генрихом, которого Андрей называл вулканавтом. Вулкан завораживает и страшит даже на экране.

Вулканолог Штейнберг раскрыл множество земных тайн. Он открыл на острове Итуруп месторождение рения. Он здесь в вулканических газах. Объектив кинокамеры венгерского кинооператора Золтана, снимавшего фильм о Штейнберге для немцев и французов, поймал удачу: ученый на специальном тросе со ступеньками спускается в брюхо вулкана. Генрих уходит в воронку, в облако горячего газа.

- Страшно? - спрашиваю исследователя.

На экране Генрих после подъема из вулкана шатается, ему нечем дышать, он валится на грунт и дышит из кислородного баллончика. Слегка “поджаренные” ботинки со штырями на подошве снимают с него друзья.

Этот спуск происходил в 2002 году, мне было 67. Извержение вулкана произошло три года назад. И за это время дно кратера не остыло, а прогрелось от лавы до 700 градусов.

- Как тут не воскликнуть: “Ну и мужик этот Штейнберг!”

Есть еще силы. В 2000 году я проходил медицинское обследование: ученые хотели проверить, что там во мне изменилось с той поры, когда меня в 33 года готовили в космонавты. Тогда нашли идеальным для полета в космос. Они мне объяснили: мой физиологический возраст оказался на 12 лет ниже календарного. 33-летнему мужику они дали 21. Вторая проверка этот факт подтвердила.

- Почему ленинградец, мечтавший продолжить семейную традицию - стать архитектором, вдруг выбрал вулкан?

Не вулкан я выбрал, а Камчатку. После 3-го курса в 56-м году попал туда на поисковые работы. На распределении после окончания института меня направили в Хабаровское геологическое управление. А там я выбрал Камчатку... С Институтом вулканологии я связан с момента его образования.

- Генрих, к этой работе, наверное, нужно себя как-то особенно психологически готовить?

Только реальность учит. Когда я первый раз спустился в кратер Авачинского вулкана, на дне его я столкнулся с раскаленными породами. Температура - около 800 градусов. Спустился я с обычными термометрами, рассчитанными до 500 градусов. Они у меня очень быстро “полетели”. И до меня дошло: породы на дне не красноватого цвета, а раскаленные. Туда - нельзя.

- Зачем вы спускались в такой ад?

Отбирал пробы газа из кратера в местах наиболее высоких температур. И вот я тогда впервые обнаружил: хотя вулкан извергался 16 лет назад, но на его дне высокая температура. Мой первый спуск в кратер действующего вулкана стал сенсацией - об этом писали многие газеты.

- Ваша популярность в ученых кругах Европы и Америки поразительна. Что вы делали в Италии?

Италия - моя любимая страна Европы. Там, кроме Везувия и Этны, есть замечательные Эоловы острова. По мифологии Эол - бог ветра. Это маленькая островная дуга, раз в пятьдесят меньше Курильской. Несколько островков - и на них два действующих вулкана: Стромболи и Вулкано. Стромболи был моим первым итальянским вулканом. Он замечательный! Извергается непрерывно с 1500 года до нашей эры. Вся Европа ездит смотреть на красивые извержения через каждые 20 минут. К нему сделаны дорожки, подъездные пути. Туристы - в восторге. Но иногда извержение усиливается, начинает изливаться лава, и Стромболи становится менее доступен.

- Вам не всегда удается избежать беды?

Было всякое. В октябре 62-го года мы со студентом Сашей Таракановским проводили с самолета аэромагнитную и аэрофотосъемку. Он предложил мне проверить над вулканом еще и уровень радиации. Включили аппаратуру и получили четкую аномалию над раскаленным куполом в кратере. Зашли на маршрут еще раз - действительно идет радиоактивная аномалия...

Напомню, в конце октября 62-го начался Карибский кризис. Американский флот подошел к берегам Кубы, наш флот двинулся туда. Я собрал отряд, и вертолет забросил нас на вулкан Карымский. Командир сказал: “Лучше летите на вулкан - в Петропавловске еще опаснее”. Высадились. Вертолет ушел. Поставили лагерь. Пошел снег. Мы потыкали радиометры в лаву - никакой аномалии. Стал думать... В газах? А взять газовую пробу можно только в кратере. И полезли мы с Чирковым, моим помощником, на кратер. Взрывы шли над нами. И мы решили, что самую опасную зону миновали. Но произошел направленный взрыв прямо в нашу сторону. Меня защитил большой камень, а Чиркова срезало камнепадом. И, как мне потом объяснили, я допустил ошибку: бросился к нему вместо того, чтобы выждать минуты две, пока пройдет камнепад.

Чирков видел, как меня срезало камнем величиной с табуретку. Хорошо, что зацепило не всей массой. Я отключился. К счастью, у Чиркова был только перелом бедра, и он дал аварийную ракету... Никто не мог нас доставить в больницу: военные в те дни стояли по форме №1 - “если завтра война...”. Но 29 октября военным дали отбой, и на следующий день прилетел вертолет противолодочного дозора с океана. Звали вертолетчика-смельчака майор Галанин. Давно разыскиваю его, Игорь Кваша, мой приятель, тоже ищет. Но пока он не отозвался. Майор Галанин посадил вертолет в центре Петропавловска, на стадионе. Из Москвы и Новосибирска прилетели бригады врачей. У меня обнаружили затылочный, теменной, левовисочный переломы, да еще кровоизлияние. Семь суток я находился без сознания. Замечательные специалисты за два месяца привели меня в порядок.

Жизнь с самой юности испытывает Генриха на излом. Андрей Битов рассказывал, что в Генриха однажды стреляли.

- Что там у вас почти полвека назад произошло?

Дочь хороших знакомых пришла ко мне, 24-летнему, в гости. Было милой девочке - 16. Посидели мы, музыку послушали, вина выпили. Первый час. Она не уходит. Собираюсь ее проводить домой, слышу: “Не хочу уходить. Останусь у тебя”. У нас была трехкомнатная квартира, родители в отъезде. Уложил ее в своей комнате и ушел в родительскую спальню...

Генрих вспоминает лирический фарс, разыгранный влюбленной в него девочкой:

Говорил ей: “Подожди года два, тогда у нас будет совсем другой разговор”. Подошел к окну. Тихая белая ночь. И вдруг слышу щелчок затвора. Я быстро обернулся - девочка держала в руках мою винтовку. (Она висела у меня в комнате. В ней был один патрон на предохранителе.) Ствол направлен мне в голову. Инстинктивно я отвел голову вправо и выставил левую руку навстречу стволу. Грохнул выстрел. Пуля прошибла ладонь навылет. Девочка забилась в истерике, а я, обмотав руку полотенцем, бросился в медпункт. Вот видите - все заросло.

Александр Городницкий отмечает в Генрихе мужской характер. Петр Фоменко заметил его скромность в сложном переплетении с желанием славы. Андрей Битов образно осмыслил божественную сущность Штейнберга: “Генрих родился с вулканом - вместе”. Сила и красота мужчины-вулкана притягивала людей искусства. Художники андеграунда Михаил Кулаков, давно живущий в Италии, и Анатолий Зверев, к сожалению, рано умерший, нарисовали его портреты. Знакомством с первой женой Генрих обязан Кулакову. А Зверев жил у Штейнбергов в Ленинграде четыре дня. Ночные мужские посиделки горячил не чай. Зато утром по московской привычке Зверев раскладывал на кухне свои рисунки и говорил маме Генриха: “Анна Аркадьевна, три рубля - за любой”. - “Ну что вы, Толя”, - смущалась добрая женщина и давала трешку на “маленькую”.

А на книгах, подаренных Генриху Бродским, есть несколько замечательных посвящений. На “Стансах к Августе. Стихи к М. Б.” читаем: “Генриху Штейнбергу. Пока ты занимался лавой,/я путался с одной шалавой. /Дарю тебе, герой Камчатки,/той путаницы отпечатки. /Иосиф Бродский. 18 июля 89 г.”.

Генрих был у него в Нью-Йорке в разные годы.

- Вы заметили перемены в Иосифе?

Я как-то прилетел, позвонил. Встретились. И целый день гуляли с ним по Нью-Йорку. Он спросил: “Ты куда вообще едешь?” - “В Аризону, на геологический конгресс”. Иосиф заметил: “Там же сейчас 40 градусов. Пошли в магазин”. Он купил мне костюм - светлый, легкий. Что надо! Пошли в ресторанчик. Потом поехали к нему на Мортон-стрит, в его садике посидели, поговорили, а потом поднялись ужинать на третий этаж, к его соседке. Меня интересовало, приедет ли он в Россию. Он сказал: “Незаметно туда не приедешь, а официоз мне не нужен. Да, собственно, чего возвращаться? Посмотреть на пепелище?”

А в 92-м в Никарагуа было извержение Сьеро-Негро. Я летел руководителем группы вулканологов от МЧС. Летели с пересадкой в Майами. В терминале набрал его номер. Поговорили, а в конце он сказал: “Ты там только никуда не лезь - не рискуй”. Нашей работой на вулкане все были довольны. Еще бы! Мы работали на кратере, и я спустился в кратер, к которому ни американцы, ни европейцы приблизиться не рискнули. А мы дали заключение о том, что можно снимать чрезвычайное положение и возвращать эвакуированное население. Каждый день чрезвычайного положения стоил стране 4,5 миллиона долларов.

В 94-м, в мае, я прилетел в Нью-Йорк с моей последней женой Мариной. И вновь Иосиф одел и меня, и ее. Ему это доставляло удовольствие. Мы с ним общались тогда, будто и не расставались. Потом пошли к нему домой - посмотреть на его дочку Анну, пока ее не уложила спать Мария, жена Иосифа.

Бродский подарил Генриху новые книги и подписал. На книжке “Часть речи” текст: “Милому моему Генриху небольшое словоизвержение от Иосифа Бродского”. На другой - еще одна надпись: “Вулканологу от волконолога”. И еще: “Генриху Штейнбергу, смотрящему в огонь. С любовью Иосиф Бродский”. На сборнике “Мрамор”: “Дорогому Генриху. Прочтите эту пьесу, сэр, она - отрыжка СССР”.

А потом Генрих достает маленький альбомчик фотографий, снятых на похоронах Иосифа. И рассказывает, как все это было. Приехали Барышников, Алешковский, Рейн с Надей, Кушнер, писательница Людмила Штерн.

Гроб стоял в похоронном доме - с понедельника до четверга. С утра мы собирались там. Потом шли в “Русский самовар”, где три дня шли непрерывные поминки, а вечерами собирались там же.

- Как себя вела вдова по отношению к русским друзьям Иосифа?

В те печальные дни заметил, что вдова Иосифа держится отчужденно. Похороны взяли на себя ее итальянские родственники. Когда повезли гроб Бродского в склеп, то не позволили сопровождать его даже Барышникову.

- До вас доходит информация, где сейчас Мария с Анной?

Она вернулась в Италию. Живет в Милане. Говорят, открыла кафе.

Историй, приключившихся с Штейнбергом, хватит не на один роман. Свою старшую внебрачную дочь Галину он удочерил. Она юрист. Генрих был трижды женат. И все по любви. Первая жена, художница Татьяна, месяца три или четыре провела на Камчатке. И этого было достаточно! Одна радость - рождение сына. Сейчас Александр стал компьютерщиком.

Вторая жена, Людмила, учительница истории и английского языка, - совершенно замечательная женщина. Их сын Миша родился на Камчатке. Он геофизик, окончил университет, затем полтора года учился в США. Мог остаться там, но он вернулся и продолжил дело отца - вулканолога. Дочке Ане - 19 лет. Ее будущая специальность - дизайн и компьютерная графика. Независимая волевая девочка завоевала звание чемпиона Москвы по восточным единоборствам.

Третья жена - Марина, театровед, работает в крупной газете.

Наш сын, четырехлетний Игнат, - общий любимец. Все мои дети от него в восторге. Мы с Мариной развелись, Игната ко мне привозит его няня, и он неделями живет у меня. Марина вновь вышла замуж...

- Четвертый раз собираетесь жениться?

Нет. Я в хороших отношениях со всеми женами и детьми. Одно я понял: детей не надо учить жить. Они живут в мире других ценностей. Но одно стоит им внушить: измены и предательства не надо воспринимать как мировую трагедию. Это, к сожалению, норма жизни, такая же печальная, как неизбежная смерть родителей. Так было и так будет.

Вулканы тоже живут и умирают. К ним отношусь как к женщинам - строго и уважительно. Нельзя себе внушать, что завтра все будет так же хорошо, как вчера. Нельзя допускать небрежность ни на вулканах, ни с любимыми. Ко всему следует относиться с ответственностью и во всем быть точным. Ведь несчастье случается не в самых опасных местах, а тогда и там, где становишься небрежным или самоуверенным.

«…Любая история об этом человеке вызывает недоверие. Правдоподобных историй с ним просто никогда не происходило». Это из повести Андрея Битова «Путешествие к другу детства» (1965), главный герой которой – Генрих Штейнберг, выдающийся вулканолог («вулканавт», по слову того же Битова: в 1964–1971 гг. Штейнберг занимался геологией Луны, испытывал луноход, проходил подготовку к полету и, кабы не трагическая гибель «Союза-11», непременно полетел бы в космос). Лучшие литераторы, актеры, режиссеры и художники – среди них Бродский, Рейн, Кушнер, Голованов, Соснора, Фоменко, Юрский, Зверев – посвящали ему стихи, песни, писали и дарили портреты, снимали о нем фильмы.
Сегодня Генрих Семенович – академик РАЕН, директор Института вулканологии и геодинамики. Он продолжает работать в экспедициях, прогнозирует извержения, мечтает построить на Москве-реке научный аттракцион «Остров гейзеров».

– Генрих Семенович, вопрос к вам, в первую голову, как к современнику и другу всех этих замечательных людей. Чтобы стать героем литературных произведений – достаточно ли просто дружить с их авторами или необходимо еще обладать каким-то особым, «литературогеничным», что ли, качеством?
– Об этом надо спросить у друзей. Видит бог, я не рвался в литературные персонажи. Вот Битов в своей повести очень смешно рассказывает, как в некой редакции его уговаривали написать о положительном герое. И тогда он вспомнил обо мне. «Вот уж положительный, вот уж герой! В вулканы лазает. Каждый год себе что-нибудь ломает: руку, ногу, шею. И никто его, заметьте, не гонит – сам лезет, совершенно бескорыстно, в самый кратер. Не человек – символ!» А если серьезно… Действительно, обо мне в те годы много писали, меньше друзья, больше журналисты, поскольку были некие исключительные обстоятельства – вернее, такие, что казались им исключительными: скажем, спуск в кратер действующего вулкана…
– А что такое вулканы (вопрос к другу всех поэтов) – «поры», через которые Земля дышит, «сосцы», через которые она обменивается информацией со своими чадами – животными, растениями, людьми?..
– …Скорее, каналы, по которым выходит ее энергия. Есть два основных способа, два варианта энергетической «разгрузки» Земли: механический (землетрясения, цунами) и тепловой. Земля – горячая планета, и тепло за счет теплопроводности выходит через всю ее поверхность. Если, скажем, греть стенку с одной стороны, то с другой она рано или поздно станет теплой. А вулканы – это конвективная разгрузка энергии, которая переносится поднимающейся из глубин горячей магмой. Это показатель того, что планета – живая.

Из дневника Г. Штейнберга
12.07.1975. [Вулкан Толбачик во время извержения]
Четыре часа, лежу на вершине старого конуса. Когда-то он был таким же, как Сегодняшний [это о новом, пока безымянном вулканическом конусе, который образовался «на ровном месте»; через десять дней высота у него будет более 300 м. Его назовут конус Горшкова]. Много здесь конусов, много. Как на кладбище могил. И мимо них, и сквозь, и рядом совсем течет жизнь, идет время; неторопливое и неотвратимое. Сто лет для них не время. И не заметил, как уснул на жестковатом для пальцев и мягком для тела ягеле. И так же не заметил, почему проснулся. Кажется, затекла рука, а может быть, в подсознании возник вертолетный гул.
Хорошо – я один. Мне бы одному и быть всегда. Внизу горит подожженный раскаленными обломками кедрач.

– Вернемся к теме дружбы. Одна из дарственных надписей Бродского получила особую известность. Я имею в виду ту, что он оставил вам на своей книжке «Новые стансы к Авгу сте»: «Пока ты занимался лавой, / я путался с одной шалавой./ Дарю тебе, герой Камчатки, / той путаницы отпечатки»…
– Ну, Иосиф-то – близкий друг. Вернее, приятель… Если подходить строго, друг – это человек, без которого тебе (или ему) трудно обходиться. Я полагаю, что здешних друзей Иосифа можно сосчитать по пальцам: конечно, Женя Рейн, покойные Володя Уфлянд, Андрей Сергеев. Естественно, Лева Лосев, Томас Венцлова, Михаил Барышников, Юз Алешковский, но они, как, впрочем, и Довлатов – и здешние, и тамошние… А я с Иосифом познакомился у Рейна. И был это год 58-й, наверно. Мы оба старше Иосифа на пять лет. Я уже заканчивал институт, а он, после восьми классов, работал фрезеровщиком на «Арсенале».
Надо сказать, я хорошо знал почти всех молодых ленинградских поэтов того времени. И Рейна, и Кушнера, и Городницкого, и Британишского, и Глеба Горбовского… «Технологов» Диму Бобышева, Толю Наймана…
– Вы серьезно увлекались поэзией или это было таким общим поветрием?
– Нет, «поветрие» началось в 1956-м, после ХХ съезда. А я поэзию полюбил лет на десять раньше. Вот Рейн в своем мемуаре пишет, что в каком-то смысле заразился этим через меня. У моего отца была хорошая библиотека, и после Пушкина-Лермонтова и всего, чему учили с детского сада, – вдруг Багрицкий с «Думой про Опанаса» и контрабандистами… Год 46-й или 47-й… Так что поэзию любил с детства. Потому, наверно, поэтом и не стал. Толстовской «энергии незнания» у меня не было. Я знал и понимал, что так не смогу.
…Вообще, все мы вышли из интерната «Архитектор» (в эвакуации) и одноименного пионерлагеря. Лагерь находился на Карельском перешейке – в Териоках (Зеленогорск). Кроме меня и Жени Рейна в «Архитекторе» были Андрей Битов, и ныне покойный замечательный композитор Толя Милославский, и Артур Чилингаров, который сейчас вице-спикер в Думе… Сережа Юрский – хоть и не был с нами в лагере, но обитал рядом, на даче… Разумеется, в студенческие годы – я учился в Горном институте – география контактов резко расширилась.

Из дневника Г. Штейнберга
06.07.1959. [Ленинград] Рано утром звонок, открыл дверь – на пороге Глеб Горбовский. В позапрошлом году он женился на Лиде Гладкой, прелестной выпускнице нашего факультета, и укатил с ней на Сахалин. «Ты откуда?» – «С Сахалина, с поезда…» – «В отпуск или как?» – «Или как…» – «Ладно, – говорю, – иди умывайся». И пошел он в ванную. Я разбудил Кулакова, вторую неделю обитавшего у меня после исключения из ГИТИСА за абстракционизм, объяснил ему, что Глеб – самый талантливый из наших молодых. Сидим, ждем, когда умоется, а его все нет. Кулаков пошел в ванную, возвращается: «Он на кухне сидит, капусту ест». – «Какую капусту?» – «Которая на окне лежала». Выяснилось, что деньги у Глеба в Москве сперли и он вторые сутки не емши… «Чего ж ты сразу не сказал?» – «Да неудобно как-то…» Ну, прямо, бежал бродяга с Сахалина.

– Как вас занесло в Горный институт?
– В 52-м году я уже четко знал, что многие институты для меня закрыты, и потому было желание уйти от городов, от начальства, от этой жизни – от всего. При этом отец хотел из меня сделать архитектора, поскольку сам был архитектор.
…Так вот, у приятеля моего по школе братец был геолог. «Геология, – говорит, – то, что тебе нужно: полгода в экспедиции – ты сам себе бог, царь и воинский начальник». И я поступил в Горный институт. Рейн же подался в Технологический, где познакомился с Найманом и Бобышевым. Эта тройка держалась особняком.
– Бродский позже присоединился?
– Году в 58–59-м. Надо сказать, что все названные молодые поэты были тогда – по уровню – на голову выше Иосифа. И, естественно, поначалу я к нему относился без интереса: таких много. В 61-м году – когда я уже на Камчатке работал – он ко мне пришел и попросил взять его в экспедицию, на вулканы. «Иосиф, – говорю, – ты в прошлом году поехал с ребятами из Дальневосточной экспедиции и в середине сезона от них удрал. Мне нужны люди надежные». И не взял.
Но начиная года с 1962-го отношение мое к нему как поэту изменилось… За очень короткий срок – год-два – он вырос поразительно. Раза три-четыре в год я приезжал в Ленинград, и мы встречались – обычно в его «полутора комнатах», один на один, за бутылкой вина…
– Что, крепких напитков не употребляли?
– Нет, в те времена мы предпочитали сухие грузинские вина… Знаете, мне приходилось с чекистами общаться несколько чаще, чем обычному научному сотруднику: Камчатка – пограничная зона, въезд по пропускам; получая разрешение на полевые работы (равно – по их окончанию), проходишь беседу с «куратором».
Мое же положение было особым, поскольку отвечал я за аэроконтроль состояния вулканов, имел свой самолет и выполнял внетрассовые полеты с плановой аэрофотосъемкой, которая тогда считалась работой совсекретной. Почему об этом вспоминаю? Однажды куратор по-свойски мне сказал: «Странный у вас народ в институте!.. Вот рядом геологическое управление, вроде тот же профиль… Но там как соберутся да поддадут, так с бабами по углам, а то и до мордобоя доходит… У вас же собираются – и весь вечер о чем-то разговаривают. Ненормально!»

Из дневника Г. Штейнберга
16.03.1963. Речь Хрущева. Все поставили на свои места. Поиграли в демократию, и будя.
Обойма, по которой стреляли: Эренбург, Вознесенский, Рождественский, Евтушенко, Паустовский, Некрасов, Хуциев, Аксенов.
«Которые здесь агенты империализма? Говнюки, сопляки, жопы!»
8–10 лет назад из мальчишеского упрямства я говорил: через 10 лет у нас будет новый культ. Неужели будет? Похоже, что без 37-го, 48-го, 52-го, но будет. И лозунги, и поток приветствий.
А ну их всех на х… Вернемся к своим вулканам и будем заниматься ими. Будем относиться ко времени не человечески, не исторически, а геологически: 100 тысяч, даже миллион лет – это пустяки.

– Начиная с 1965 года, когда Иосиф освободился, я три года пытался вывезти его на Камчатку. Но поскольку он был «под колпаком», пропуск ему не давали. И вот в 1968 году я предложил: «Давай сделаем так: пришлю документы на Мишу Мейлаха, он оформит пропуск, возьмет билет, ты с этим билетом и полетишь (паспортов тогда на посадке не спрашивали), а в Петропавловске я тебя встречу и с милицией, пограничниками договорюсь. Мол, то-се, пришлось человека в последний момент заменить».
В конце июня получаю телеграмму: вылетаю, дата, рейс № … и т.п. В указанный день сажусь в наш съемочный АН-2 и перелетаю 30 километров к поселку Елизово, где военный аэродром, – туда же прилетают с материка гражданские лайнеры. С борта АН-2 связываюсь с командиром лайнера и сообщаю ему, что у них на борту важный пассажир Мейлах, которого здесь ждет самолет, так что после посадки его сразу на выход, не задерживая (документы проверяются на борту, а это еще минут на тридцать)… Лайнер у перрона, подкатывают трап, открывается дверь… и выходит Миша Мейлах. «Миша, – спрашиваю, – за коим лешим?!» – «Знаешь, в последний момент Иосиф решил, что его отследят и „накроют“»…

Из дневника Г. Штейнберга
17.03.2001. Спорить с гуманитариями бесполезно по двум причинам. Во-первых, в дискуссиях и спорах они не ищут истину, а пытаются доказать справедливость своей точки зрения, своих взглядов и выводов. Потому в их спорах истина и не рождается. Ее не ищут. Во-вторых (и это главное): у гуманитариев нет аксиоматики, т.е. исходных для научной дискуссии положений, справедливость которых признается участниками спора. При отсутствии аксиоматической базы логика как метод доказательства бесполезна, т.к. не работает.
Не случайно ни в одном юридическом кодексе (уголовном, семейном, гражданском, процессуальном и пр.) нет слов «любовь», «доброта», «порядочность», ибо термины эти строгого, однозначного для всех определения не имеют… И при всей христианской основе европейской культуры нравственной основой европейских юридических кодексов является не Евангелие, а Ветхий Завет и 10 заповедей Моисеевых.

– Генрих Семенович, в пику Битову – расскажите что-нибудь «правдоподобное».
– Знаете, кто был первым вулканологом? Моисей. Во всяком случае, непосредственным свидетелем – и даже участником – извержения. Откройте Библию, Ветхий Завет, Пятикнижие, вторую книгу Моисееву, «Исход» : «Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась». Типичное описание извержения. Если съездить туда да взять пробы на С-14, радиоуглерод, то можно с точностью в плюс-минус 10 лет определить дату явления Господа Моисею и народу Израиля.
– В вашей жизни были открытия и извержения; подготовка в космонавты; пулевые и ножевые ранения; семь суток без сознания после взрыва на вулкане и семь суток тюрьмы – в камере-одиночке; уголовное дело по расстрельной статье, следствие, амнистия и отказ от нее; увольнение из института и четыре года работы электриком в котельной; полсотни прыжков с парашютом… При этом многие события и обстоятельства 40–50-летней давности вы описываете так, будто они произошли с вами вчера…
– Человек помнит абсолютно все. В голове все есть. Как в компьютере. Вся сложность в том, что для чтения или распечатки надо знать имя файла: набрать и вызвать. Таким файлом может быть дневниковая запись, старое письмо, какие-то случайные предметы, сохранившиеся с незапамятных времен: билет в кино, фотография, программка какого-то спектакля, – и событие, ситуация встает перед глазами, словно во сне или в кино: с текстом и музыкой. Как написано на гербе Фонтанного Дома: «Deus conservat omnia» – «Бог сохраняет все».

С Генрихом Штейнбергом беседовал Санджар Янышев.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ГЕРОЯ: ГЕНРИХ ШТЕЙНБЕРГ О ПОДВИГЕ И ПОСТУПКЕ

Беседу ведет Светлана Бунина

Впервые я увидела его на вечере памяти Бродского в одном из московских клубов – и поразилась сходству с Бродским. «Прекрасная эпоха» оборачивалась ко мне лицом, заостренным решимостью и печалью. Смотрела, иронически прищурясь. И приближалась, сохраняя присущую ей сдержанность в жестах… Прошло несколько лет, уверивших меня в точности этого первого впечатления. Настолько, что сегодня почти недоумеваю: как же возможно предоставить слово – образу?

В долине гейзеров. 1979 год.

– Генрих Штейнберг. Говорящее имя, готовый прецедент для писателя. Родители назвали вас в честь Гейне – и запрограммировали особые отношения с поэзией. А как обнаружило себя призвание к «каменным горам»: геологии, вулканам?

– В моем детстве была замечательная книжка, еще дореволюционная: «Столетие открытий. XVI–XVII век». Ее герои – Васко да Гама, Магеллан, Писарро, Беринг – уходили из городов, ища неподсказанных ответов. И позже, в атмосфере конца 40-х – начала 50-х (а частью этой атмосферы была «еврейская проблема», заведомая невозможность поступить во многие вузы), я понял: нужно выбирать работу, дающую возможность ухода. От городов, начальства – всей этой предельно регламентированной жизни… Но корень был в огромном, не проходящем с годами любопытстве.

– Можно ли сказать, что научный эксперимент связан с экспериментом над самим собой? И прав ли Битов, писавший в повести «Путешествие к другу детства», что ваша жизнь – непрерывный эксперимент, «подвиг», ставящий вопрос о человеческих возможностях?

– Вулканология не совсем обычная наука в том отношении, что требует от исследователя хорошей спортивной формы. Она не создается в лаборатории. Наблюдая извержение, «входишь» в эксперимент, который ставит сама природа… Подобный эксперимент творится и над человеком. Просто мы не измеряем, как трансформируется наше состояние. Когда я на протяжении нескольких лет ежегодно бежал 100 и 3000 метров на время, сверяя результаты, то заметил, что в интервале от 20 до 45 лет явно меняется только один параметр: скорость.

– Чем в те годы жила ваша семья? Расскажите о своих родителях.

– Отец, Семен Исаакович, был довольно известным архитектором, руководил мастерской и входил в правление ленинградского Союза архитекторов. В 1937 году, почувствовав неладное, уехал на несколько месяцев на один из своих объектов в Сталино (нынешний Донецк). И чудом избежал ареста. С началом войны ушел на фронт добровольцем, а после ранения строил временные площадки для самолетов в блокадном Ленинграде. В 1946-м, когда создавался «Аэрофлот», отца вызвал Шикторов, начальник Ленинградского НКВД, знавший его с войны. Предложил сменить неудобную фамилию и, соответственно, документы. Отец отказался. Второй раз дамоклов меч навис над ним в конце 1952 года: тогда впервые произошло столкновение самолетов в зоне ленинградского аэропорта, а его строительством с 1946 года руководил отец. Виноваты были диспетчеры, но ответственность взял на себя начальник аэропорта Гриценко, заслуженный летчик. А несколько месяцев спустя появился фельетон об отце – один из тех, последствия которых известны. В те дни он перетряхивал любимую свою библиотеку и сжигал том за томом (одно время удавалось привозить из Риги, где тоже строился аэропорт, немало редких книг). Я помогал ему. Ясно помню двенадцатитомную «Историю еврейского народа» профессора Дубнова рижского издания начала 30-х годов – она плохо горела… Это была первая декада января 1953 года. Во второй в газетах замелькали статьи о врачах-убийцах. Но когда умер Сталин, всем сразу стало не до того…

– А ваша мама?

– Она была чертежницей, но после войны каждое лето работала в пионерлагере «Архитектор». Один из таких сезонов описан Битовым. А вот когда мы подросли, мама стала шить шляпки – и была известным в Ленинграде мастером. Так что в нашем доме легко можно было встретить звезд-балерин из Мариинки.

– Еще одна яркая фигура брат Александр. Он ведь тоже известный ученый – и тоже академик?

– В отличие от меня брат всегда был тихим, примерным мальчиком, с медалью закончил ту самую школу, из которой меня выгнали (меня, впрочем, изо всех школ выгоняли). Он замечательный специалист по физике горения и взрыва, а в 60-х с моей подачи занялся гейзерами. Вот уже лет десять, как он работает в США.

– Как началось общение с будущими поэтами? Я знаю, что с некоторыми из них вы познакомились еще в детстве.

– Первые дружбы завязались летом 1945 года в пионерлагере Союза архитекторов. Там были Рейн, Битов, Игорь Долиняк, Артур Чилингаров. С соседней дачи приходил Сережа Юрский… Мальчишеское уважение основывается на нехитрых личностных параметрах: крепость, выносливость, воля. И мой рейтинг был высоким: я хорошо играл в футбол. В юности был вратарем сборной Ленинграда, а затем меня взяли в дублирующий состав «Зенита». Ушел из большого футбола в двадцать один год, когда пришлось сделать выбор между спортом и учебой в институте… В воспоминаниях Жени Рейна есть любопытное признание: оказывается, первое представление о поэзии он почерпнул из библиотеки моего отца, обнаружив там Заболоцкого и Багрицкого. С Багрицкого начал и я, на одном дыхании прочтя «Думу про Опанаса».

– Как появился образ «улицы Пушкинской», который часто фигурирует в рассказах ваших друзей?

– Наша квартира в доме № 9 по улице Пушкинской была по тем временам уникальной. Три большие комнаты чуть ли не на Невском… Под окнами в скверике Пушкин работы Опекушина. Вот все у нас и собирались. Посиделки в общественных местах были нежелательны. Казалось бы, «оттепель», 1956 год, ХХ съезд. Но 1956 год – это венгерские события («Там красная кровь – на черный асфальт, / там русское “Стой!” – как немецкое “Хальт!”», строки Лиды Гладкой)… Откат пошел сразу же: помню, как из Технологического был исключен Рейн – за нешаблонную статью в институтской газете. Кажется, об импрессионистах – и уже этого оказалось достаточно.

– Кто в то время учился вместе с вами в Горном?

– Володя Британишский, Саша Городницкий, Леня Агеев, Олег Тарутин. Говорю о писателях, которые были приняты в СП в начале 60-х. Еще Эдик Кутырев, Глеб Горбовский, Саша Кушнер, Лена Кумпан – это все литобъединение при Горном институте, которое вел замечательный поэт и человек Глеб Семенов. Собственно говоря, в Ленинграде было три серьезных объединения. Еще университетское, в массе своей там были люди более ортодоксальные. Оттуда вышел Илья Фоняков. Но там же были и юный Лева Лившиц (Лосев), Леня Виноградов («Мы фанатики, мы фонетики, / не боимся мы кибернетики...» – слово-то еще было запрещено), Володя Уфлянд, Миша Еремин. И было крепкое литобъединение у Давида Дара в ДК «Трудовые резервы» – из его учеников заметных было двое: Глеб Горбовский и Витя Соснора. И конечно, трое из Технологического, вне объединений, они и держались втроем: Рейн, Найман и Бобышев. На Пушкинской бывали практически все «горняки», чаще всех Горбовский, который одно время жил по соседству, в доме № 2. И конечно, Рейн с друзьями.

– «Где слушали, хватив портвейна, / Рычанье алчущего Рейна / Свободной кисти мастера, / И Глеба пьяного куплеты / Самозабвенные поэты / Кричали хором до утра…» Это из стихотворения Городницкого, посвященного братьям Штейнбергам. А Бродский?

– Иосиф появился гораздо позже – сказались пять лет разницы. Он возник году в 1958–1959-м, в свои восемнадцать-девятнадцать, и с ним я познакомился как с приятелем Рейна. Так к нему и относился, ведь те, кого я перечислил, – Кушнер, Городницкий, Британишский, Горбовский, Агеев, Тарутин – уже многое успели сделать. А у Иосифа в конце 50-х если дюжина стихотворений набиралась, то хорошо. Он еще только начинал. «Еврейское кладбище», «Пилигримы»… Для меня он как поэт открылся году в 1961-м. А тогда было его скандальное выступление в ДК имени Горького. На Дне поэзии он вышел на сцену и ничтоже сумняшеся прочитал «Еврейское кладбище». И Глеб Семенов, который вел вечер и видел людей из горкома, искавших повод, чтобы всю эту лавочку поэтическую вообще прикрыть, – так вот, Семенов после первого же стихотворения деликатно его от сцены отстранил. А скандал, конечно, разгорелся.

– «Единственный пожизненный друг» – так называет вас Рейн. Легко ли быть другом поэтов? Знать гения в буднях? Мне памятен ваш рассказ про общение со Зверевым…

– Близко я с Толей общался, условно говоря, одну неделю – он у меня жил. Мой друг Миша Кулаков, замечательный художник, обосновавшийся теперь в Италии, однажды позвонил в восемь утра и попросил: «Генрих, забери к себе Зверева! Он ехал ко мне, но я в поезде познакомился с чудной девушкой…» Почему вспоминаю эти подробности – девушка, которая с кулаковского горизонта сразу исчезла, была художница Таня Сергеева, моя будущая жена. Привел я Зверева домой – и начал он у меня жить… Мы ходили по компаниям или просто общались, но, как бы то ни было, я Толю аккуратно привозил домой, укладывал. Он был любитель выпить. А утром, придя в себя, выходил к моей маме (я обычно уже убегал по делам – ведь это была лишь командировка, один из приездов с Камчатки), раскладывал последние рисунки, небольшие, графика на альбомных листах: «Анна Аркадьевна! За три рубля любой возьмите!» Она, конечно, деньги давала и ни одной картинки не брала… В тот приезд Кулаков, Зверев и Игорь Димент нарисовали три моих портрета… Иногда Толя бывал невыносим со своим режимом работа-водка, и мы с Кулаковым его нежно отсылали. Он был сдержанным человеком. Но всегда и везде оставался собой. Бывал резким. Не снисходил до того, чтобы приспосабливаться. Уже в Москве – наверное, зимой 1971/1972 года – поехали мы в гости к американцам. Зверев, Кулаков и я. Отношения с Америкой в то время были скверные. Помню, как смотрела на нас охрана. Как один из сотрудников посольства дал мне доклад комиссии Уоррена по убийству Кеннеди… Толя и там вел себя как везде. Никакой поправки на аудиторию он не делал.

С А. Городницким и Е. Рейном. 2005 год.

– Вот снова возник мотив пренебрежения контекстом. Первый раз в связи с молодым Бродским… Может быть, гений – тот, кто не делает поправки на ситуацию? Или, перефразируя одного из персонажей Андрея Тарковского, «каждый человек совсем не то, чем он является, в то время как гений – то, что он есть»?

– Да, совершенно верно.

– Как вы думаете, за что вас любили друзья-поэты? Интересовались ли они вашей научной работой?

– Думаю, как для меня (через их творчество), так и для них это была встреча со свободой. Я был далек от ситуации, в которой они вынуждены были находиться, и возникал пришельцем из какого-то вольного мира – Камчатка в этом отношении давала очень большую свободу. Там было не до политики партии и правительства. Там была жизнь… Город Петропавловск, полдюжины райцентров, связь скверная… А про работу они что-то знали, хотя бы из газет. Но в тонкости особенно не входили. За исключением, пожалуй, Иосифа. Он вообще был очень любознательным. И к тому же с ним мы всегда общались один на один, тут-то и начинался настоящий разговор. С ним – и еще с Андреем Битовым – советовался, когда мне «порекомендовали» вступить в партию (а требование это возникло после включения в группу космонавтов-исследователей). Иосиф сказал: «Эту проблему почти 400 лет назад решил твой тезка Генрих IV. И если Париж стоит мессы, то Луна, космос тоже чего-то стоят… И ты будешь первым евреем, которого поцелует Подгорный».

– Кого вам удалось взять в свои экспедиции?

– Глеб Горбовский два или три сезона у меня проработал в идеальных для поэта условиях. Много писал. И стихи про вулканы у него есть. Миша Мейлах приезжал – мы хотели под его именем провезти Иосифа, но не получилось. Была еще громкая поездка Горбовского с Битовым. Та самая, после которой Андрей «Путешествие к другу детства» написал… В 1963 году они прилетели в творческую командировку. Я квартиру получил в Петропавловске, в хрущевке, – что и стали мы в один из дней отмечать. А ближе к вечеру у них телевизионный эфир на местном канале (тогда записи не было – прямой эфир, следовательно). И Глеб был навеселе, но Андрей его в положенное время повез. Вечером поднимаюсь к соседям, включаем телевизор: Глеб сидит, голову рукой поддерживает, а она то и дело соскальзывает. Дальше – больше. Битов прочитал рассказик небольшой, подходит очередь Горбовского… Он слегка сплевывает через губу (потом говорил – табачную крошку), обещает стихи читать любимые. И начинает с мрачной выразительностью: «Прощай, немытая Россия…» Дочитать не удалось, эфир отключили. Выслали их в двадцать четыре часа обоих (Камчатка ведь была погранзоной). Но в Москве шум поднимать не стали. Все-таки Лермонтов поэт разрешенный… По понятным причинам Битов в повести, которая писалась в 1964–1965 годах, этот инцидент не упоминает.

Извержение вулкана Толбачик. 1975–1976 годы.

– А как же Кушнер, его вдохновенное «Камчатка, новый наш Кавказ…», вам посвященное? Он разве на Камчатке не бывал?

– Нет, Саши там не было. Он впечатлился какими-то моими рассказами и написал. Рейн, конечно, приезжал – не прямо у меня работал, но с моей подачи в другой партии. В 1957 году, когда его из института исключили и нужно было армии избежать. Причем, будучи рядовым членом экспедиции, он на место назначения не летел, а плыл из Владивостока. Отсюда в позднейшем стихотворении, мне посвященном, «пиво, которое пили в Японском море». Вместе мы там не плавали, он плыл один, но увидел за нас обоих…

– Металл рений, с которым вы работаете, назван в честь великой реки Рейн. Что это как не очередной символ взаимодействия науки и творчества?

– Да, он действительно назван в честь Рейна, потому что был открыт в 1926 году немцами, супругами Ноддак. Это один из самых «молодых» элементов периодической таблицы, если считать до урана (о трансурановых элементах, открытых в лабораторных условиях, мы сейчас не говорим). Месторождение, открытое нами на острове Итуруп, зарегистрировано в 2002 году, а нашли мы рений десятью годами раньше.

– Каковы перспективы его добычи? Что мешает разработке месторождения?

– Рений – очень редкий металл. Он используется для авиационных и ракетных двигателей, а также для производства высокооктанового топлива. С 2009 года в Европе будет введен новый экологический стандарт для автомобильных газов, и рений потребуется для фильтров. А вот новейшие данные: в апреле прошлого года американские ученые опубликовали в авторитетном журнале «Science» сообщение о создании сверхтвердого материала. С применением нанотехнологий, на основе все того же рения… Цена на рений растет фантастически. Когда я привез образцы минералов рения на конгресс в Германию, нам сначала не поверили – считалось, что рений вообще не может образовывать соединений (кларк у него 10–8; скажем проще: золота в мире добывается в год до двух тысяч тонн, платины – примерно полторы тысячи, рения – всего сорок тонн). И соединение-то азбучно простое: ReS2. Такие простые минералы даже не в XIX, а в XVIII веке по большей части были открыты! А тут вулкан, как гигантский горно-обогатительный комбинат, выдает такое чудо. На обложке номера «Nature» со статьей об итурупской находке так и написано: «Mysterious mineralization». И дымящийся вулкан… Обычно рений получают как побочный элемент, по десятым грамма на тонну. Здесь же содержание от грамма до восьми, но не в руде, а в газе, который идет своим ходом – остается подставить трубу… Наши предприниматели после истории с «ЮКОСом» рассуждают так: «Чем выгоднее и прибыльнее предприятие – тем больше шансов, что государство приберет его к рукам». И их можно понять. А что в итоге? Есть уникальное месторождение, есть запатентованные технологии, цены на мировом рынке за два года выросли в пять раз. И спрос высочайший, и прибыли очевидные – зарубежные инвесторы рвутся. А отечественные «думают»…

– Еще один ваш проект – остров искусственных гейзеров в пойме Москвы-реки. Это осуществимо?

– Сейчас проект проходит утверждение. Идея такова: создать на острове в Нагатинской пойме парк с искусственными гейзерами и термальными источниками. Место отдыха и познавательный аттракцион. Моими соавторами выступают брат Александр Штейнберг, академик РАН Александр Мержанов и замечательный архитектор Александр Великанов.

– Читателям будет интересно узнать о вашем давнем замысле: экспедиции на гору Синай.

– Эта идея родилась из простого знания Торы. И в Исходе (Шмот), и во Второзаконии (Дварим) обращение Б-га к Своему народу с вершины горы Синай сопровождается явлениями, характерными для извержения: «Гора же Синай вся дымилась оттого, что Г-сподь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась; и звук трубный становился все сильнее и сильнее».

– Что издает трубный звук?

– Газы, истекающие с высокой скоростью.

– Это единственное извержение, описанное в Торе?

– Не могу утверждать, но, скорее всего, вулканы имеют отношение к гибели Содома и Гоморры. Мы знаем другие извержения этого периода: вулкан Стромболи в Италии непрерывно извергается с XV века до новой эры. В XVI веке до новой эры произошло мощное извержение вулкана Санторин, с которым связывают гибель минойской цивилизации. Поэтому важно узнать, совпадают ли свидетельства Торы с научными описаниями (сейчас можно очень точно датировать извержения радиоуглеродным методом). Сколько лет вулкану на Синае? Какова сейсмическая активность окрестных территорий? И еще: возможно, извергался не Синай, а ближайший к нему вулкан этой группы. Все это необходимо выяснить – и, похоже, такая экспедиция, которая и стоит-то недорого (все уложилось бы в 150 тысяч долларов), обречена на успех. Надеюсь, для ее осуществления нам удастся найти спонсоров…

Извержение Ключевского вулкана. 1986 год.

– Вы не боитесь проверять откровение? Или это еще один из «подвигов Генриха»?

– Лишь один из научных проектов. Тот самый случай большого любопытства… Вообще говоря, подвиг чаще всего результат чьей-то ошибки, головотяпства или бездеятельности. В нормальной жизни не должно быть места подвигам. Это риск и даже, возможно, гибель.

– Тогда вернемся к вашему образу в повести Битова. Он написан приязненно и вместе с тем весьма иронично. Рассуждая в категориях подвига и поступка, Битов – похоже, не вполне осознанно – по существу приходит к дилемме «героизм и подвижничество» (Сергей Булгаков), известной еще по сборнику «Вехи». Вам есть что возразить другу-писателю?

– Возражать нечего, можно порассуждать. Подвиг – это решительный поступок в экстремальных условиях. Героизм предполагает подвиг, хотя в советское время возникло выражение «трудовой героизм» – ежедневный, день ото дня, труд на износ. Этой формулой, видимо, предполагалось заменить то, что Булгаков называл подвижничеством… Интеллигенция моего поколения была атеистически безграмотна – и на фоне постоянного страха, который ее сопровождал, героизмом становилась элементарная независимость. И здесь я тоже благодарен вулканам. Спускаться в кратер страшно. Но лишь до принятия решения (а принимается оно исходя из соотношения возможного результата и очевидного риска). Когда же решение есть и ты ему следуешь, для страха не остается места.

– Это близко словам Бродского о разрыве с навязанной государством системой ценностей. Мысль примерно следующая: когда только начинаешь уходить с орбиты, страшно; но когда отрыв осуществлен, страх уходит. Может быть, гений и герой не так уж непроницаемы друг для друга?

– Об этом говорит и сам Битов. В финале повести есть пассаж на тему «не слишком ли параллельно провел я эти две линии? На самом деле не такие уж сильные люди герои и не так обыденны те, кто их окружает».

– Однажды вы поддержали меня словами: «У каждого в жизни бывает свой тридцать седьмой год». Можете рассказать о вашем?

– Мой тридцать седьмой год пришелся на мое тридцатисемилетие, 1972 год. Как это обыкновенно и случалось, «по сигналу» из института я попал в поле зрения УВД. Раскрутилось уголовное дело, связанное с закупкой бензина для ходовых испытаний лунохода в 1969 году. Тогда, чтобы работы не были сорваны, пришлось купить «левый» бензин. Одновременно со следствием началось партийное дело, в котором фигурировало знакомство с Бродским, Некрасовым, Ростроповичем. Я видел служебное письмо, где об этом говорилось. В итоге – исключение из партии, увольнение и четыре года работы в котельной. В том же 1972 году ушла жена. Это было черное время. Но я даже научился извлекать пользу из вынужденной свободы. Например, можно было получать зарубежную корреспонденцию на домашний адрес и публиковать работы за рубежом – то, что не позволено Штейнбергу-ученому, не запрещено электрику Штейнбергу. Мой образ тех лет отразился в стихотворении Евгения Рейна «Никодим», опубликованном в «Метрополе».

– «Теперь он счастлив. Так покоен он. / Он присмотрелся к жизни и увидел, / Что светский раут, как и стадион, / Как и наука, – суеты обитель, / Набитая удельной пустотой, / Он перестал вздыматься над толпой…» Замечательные стихи. Вы думали об отъезде?

– Еще не успел получить письмо с предложением от американских коллег, а меня уже вызвали в КГБ и предупредили, что так просто не отпустят. В этой ситуации отъезд виделся наихудшим из вариантов. Было понятно, какие последствия ожидают моих близких – в первую очередь брата, который тоже занимался наукой.

– То есть во все времена есть нечто более необходимое, чем героизм?

– Конечно, и проступает именно это нечто. Когда умер Иосиф, я прилетел на похороны, а вот на сорок дней уже не смог. Что-то отвлекло: дела, работа с МЧС. И сейчас думаю: почему же я там не был… Что такого важного могло происходить? И ничего не могу вспомнить.

Мысль об этом разговоре возникла у меня летом 2005 года, во время приезда в Москву авторитетного, теперь – увы! – зарубежного, культуролога. В небольшом зале, полном желающих осмыслить свое существование, он задал провокационный вопрос: «С кем бы вы хотели встретиться в реальности? С гением или с героем?» Результат голосования поразил меня: весь зал желал встретиться с гением. «Это радует, – заметил выступавший, очевидно имея в виду изменение некоторых параметров сознания соотечественников. – Герой – фигура социальная и воплощает собой некие обязательства перед социумом. В то время как гений – непредсказуемая формула истинной свободы». И тогда я задумалась о том, что мы – поверх разного рода допущений – знаем о гениальности? Что дает поверхностный всеобщий интерес воплощенной единичности, ежедневно касающейся небытия? Кто из нас принял бы ее во всей полноте, задержал здесь? С другой стороны, часто ли мы встречаем героев? Людей, протягивающих руку? И вспомнила Генриха.

Ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

Работал на Дальнем Востоке по направлению вулканология после окончания Ленинградского горного института в 1959 году.

Основное направление исследований Г. С. Штейнберга - контроль состояния вулканов и прогноз извержений. Он работал на многих (более 20) извержениях (Карымский, 1961-62, Шивелуч, 1964, 1980, Ключевской 1966, 1980; Алаид, 1972; Тятя, 1973; Грозный, 1989; Толбачик, 1975-76; Сарычева, 1976 и др.). На извержении вулкана Карымский (1962 г.) получил тяжелую травму, однако, продолжает работать на действующих вулканах. Г. С. Штейнберг первым из советских вулканологов спустился в кратер действующего вулкана (1961 г.), получив ценные данные о его состоянии.

В 1966 г. Г. С. Штейнберг защитил кандидатскую, а в 1988 г. докторскую диссертации, в 1991 г. избран член-корреспондентом, а в 1993 г. академиком РАЕН. Имеет более 200 работ и изобретений и продолжает работать в экспедициях, участвуя в исследованиях, которые проводятся в кратерах действующих вулканов, что нередко связано с высоким риском.

В 1992 г. руководил российской группой вулканологов, направленной по решению Правительства России в Никарагуа по просьбе Правительства Никарагуа и поручению комиссии ООН. Г. С. Штейнберг с двумя его сотрудниками в короткий интервал между взрывами поднялся на вулкан и Г. С. Штейнберг спустился в действующий кратер, собрав образцы и материалы, необходимые для прогноза дальнейшего хода извержения и определения времени его окончания. Прогноз, подготовленный Г. С. Штейнбергом оказался верным; ни американские, ни европейские вулканологи, прибывшие на извержение Сьерра-Негро раньше, не смогли получить подобных результатов. Заключение Г. С. Штейнберга позволило Правительству Никарагуа принять решение о прекращении эвакуации населения и отменить чрезвычайное положение. Сразу после извержения группа Г. С. Штейнберга по просьбе Президента Панамы провела научно-экспертные работы на вулканах этой страны. Работа группы Г. С. Штейнберга получила высокую оценку правительств Никарагуа и Панамы В СМИ многих стран отмечена «храбрость русских на Сьерра-Негро».

С 1992 г. Институт вулканологии и геодинамики РАЕН, которым руководит Г. С. Штейнберг, ежемесячно (ежеквартально) подготавливает прогнозы вулканической активности, ожидаемой в следующем месяце (квартале) на наиболее населенных островах южных Курил - Итурупе и Кунашире. Основанием для прогнозов являются данные сети станций и регулярные наблюдения, проводимые в том числе лично Г. С. Штейнбергом в кратерах действующих вулканов. Ошибочных прогнозов в 1992-2000 гг. не было.

В октябре 1999 г. Г. С. Штейнберг предупредил губернатора области и мэра района о предстоящем извержении вулкана Кудрявый. Точный прогноз (отклонение 7 час.) позволил провести необходимые мероприятия, предусмотренные для подобных случаев.

В момент старта извержения Г. С. Штейнберг и участники экспедиции находились на кратере. В стадию максимальной активности вулкана, выполнив необходимые наблюдения и исследования, Г. С. Штейнберг вывел отряд с кратера, пройдя в темное время суток через зону интенсивного пеплопада; ни один сотрудник не получил травм. На следующий день Г. С. Штейнберг с А. В. Соловьевым, С. И. Ткаченко, М. Г. Штейнбергом, поднялись на кратер, где Г. С. Штейнберг находился до конца извержения.

В 1992-93 гг. Г. С. Штейнбергом с сотрудниками открыт первый в мире минерал рения (очень редкого металла), а в 1994-99 гг. проведена детальная разведка этого уникального, единственного в мире месторождения, находящегося на о. Итуруп, на вулкане Кудрявый. Это открытие является особо важным, так как в настоящее время других источников рения у России нет (СССР занимал I место в мире по добыче, но все источники рения, добывавшегося попутно с другими металлами, остались в странах СНГ). Открытие Г. С. Штейнбергом месторождения рения отмечено премией Геолбанка и Роскомнедра «За укрепление минерально-сырьевой базы России» (1994 г.) и премией Губернатора области «За лучшую научную работу года» (1996).

И прогноз извержений. Он работал на многих (более 20) извержениях (Карымский, 1961-62, Шивелуч, 1964, 1980, Ключевской 1966, 1980; Алаид, 1972; Тятя, 1973; Грозный, 1989; Толбачик, 1975-76; Сарычева, 1976 и др.). На извержении вулкана Карымский (1962 г.) получил тяжелую травму, однако, продолжает работать на действующих вулканах. Г. С. Штейнберг первым из советских вулканологов спустился в кратер действующего вулкана (1961 г.), получив ценные данные о его состоянии.

В 1966 г. Г. С. Штейнберг защитил кандидатскую, а в 1988 г. докторскую диссертации, в 1991 г. избран член-корреспондентом, а в 1993 г. академиком РАЕН . Имеет более 200 работ и изобретений и продолжает работать в экспедициях, участвуя в исследованиях, которые проводятся в кратерах действующих вулканов, что нередко связано с высоким риском.

В 1992 г. руководил российской группой вулканологов, направленной по решению Правительства России в Никарагуа по просьбе Правительства Никарагуа и поручению комиссии ООН. Г. С. Штейнберг с двумя его сотрудниками в короткий интервал между взрывами поднялся на вулкан и Г. С. Штейнберг спустился в действующий кратер, собрав образцы и материалы, необходимые для прогноза дальнейшего хода извержения и определения времени его окончания. Прогноз, подготовленный Г. С. Штейнбергом оказался верным; ни американские, ни европейские вулканологи, прибывшие на извержение Сьерра-Негро раньше, не смогли получить подобных результатов. Заключение Г. С. Штейнберга позволило Правительству Никарагуа принять решение о прекращении эвакуации населения и отменить чрезвычайное положение. Сразу после извержения группа Г. С. Штейнберга по просьбе Президента Панамы провела научно-экспертные работы на вулканах этой страны. Работа группы Г. С. Штейнберга получила высокую оценку правительств Никарагуа и Панамы В СМИ многих стран отмечена «храбрость русских на Сьерра-Негро».

С 1992 г. Институт вулканологии и геодинамики РАЕН, которым руководит Г. С. Штейнберг, ежемесячно (ежеквартально) подготавливает прогнозы вулканической активности, ожидаемой в следующем месяце (квартале) на наиболее населенных островах южных Курил - Итурупе и Кунашире . Основанием для прогнозов являются данные сети станций и регулярные наблюдения, проводимые в том числе лично Г. С. Штейнбергом в кратерах действующих вулканов. Ошибочных прогнозов в 1992-2000 гг. не было.

В октябре 1999 г. Г. С. Штейнберг предупредил губернатора области и мэра района о предстоящем извержении вулкана Кудрявый. Точный прогноз (отклонение 7 час.) позволил провести необходимые мероприятия, предусмотренные для подобных случаев.

В момент старта извержения Г. С. Штейнберг и участники экспедиции находились на кратере. В стадию максимальной активности вулкана, выполнив необходимые наблюдения и исследования, Г. С. Штейнберг вывел отряд с кратера, пройдя в темное время суток через зону интенсивного пеплопада; ни один сотрудник не получил травм. На следующий день Г. С. Штейнберг с А. В. Соловьевым, С. И. Ткаченко, М. Г. Штейнбергом, поднялись на кратер, где Г. С. Штейнберг находился до конца извержения.

В 1992-93 гг. Г. С. Штейнбергом с сотрудниками открыт первый в мире минерал рения (очень редкого металла), а в 1994-99 гг. проведена детальная разведка этого уникального, единственного в мире месторождения, находящегося на о. Итуруп , на вулкане Кудрявый. Это открытие является особо важным, так как в настоящее время других источников рения у России нет (СССР занимал I место в мире по добыче, но все источники рения, добывавшегося попутно с другими металлами, остались в странах СНГ). Открытие Г. С. Штейнбергом месторождения рения отмечено премией Геолбанка и Роскомнедра «За укрепление минерально-сырьевой базы России» (1994 г.) и премией Губернатора области «За лучшую научную работу года» (1996).

В 1964-71 гг. Г. С. Штейнберг занимался геологией (вулканами) Луны и испытывал аппаратуру, впоследствие работавшую на Луне. В 1969-70 гг. был начальником экспедиции, проводившей ходовые испытания лунохода . Последующая работа Луноходов (1970-71 гг.) показала полное соответствие испытательных площадок, выбранных Г. С. Штейнбергом на вулканах Шивелуч и Толбачик (Камчатка); в 1968-71 гг. прошел подготовку как космонавт-исследователь (однако, после катастрофы в 1971 г. «Союза-11» запуски с космонавтами-исследователями в течение 10 лет не проводились). Работа Г. С. Штейнберга по механизму образования лунных кратеров опубликована в Доклады Академии наук в 1965 г. с представлением главного конструктора С. П. Королева (единственная работа представленная к публикации С. П. Королевым в качестве академика). В 1971-78 гг. Г. С. Штейнберг вице-президент Международного общества по геологии Луны, с 1969 г. по настоящее время редактор международного журнала «Мodern Geology» (Нью-Йорк - Лондон - Париж - Токио - Монреаль).

Г. С. Штейнбергом разработан механизм действия гейзеров , предложены новые оригинальные методы их исследования, сделаны защищенные патентами модели гейзеров, и создана принятая в мире теория гейзерного процесса.

Г. С. Штейнбергу посвящена неоднократно издававшаяся повесть известного русского писателя, председателя ПЕН-клуба А. Г. Битова («Путешествие к другу детства») , стихи нобелевского лауреата И. А. Бродского , Е. Б. Рейна, А. М. Городницкого , А. С. Кушнера . О нем сняты телевизионные и документальные фильмы советских, российских и зарубежных кинематографистов.

Ссылки

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Штейнберг Генрих Семёнович" в других словарях:

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Штейнберг. Генрих Семёнович Штейнберг (род. 13 февраля 1935, Ленинград) российский вулканолог. Директор Института вулканологии и геодинамики РАЕН (г. Южно Сахалинск). Биография… … Википедия

- … Википедия

Генрих Семёнович Штейнберг российский вулканолог. Родился 13 февраля 1935 года в Ленинграде, работал на Дальнем Востоке, по направлению вулканология после окончания Ленинградского горного института в 1959 году. Директор Института вулканологии и… … Википедия

Генрих Семёнович Штейнберг российский вулканолог. Родился 13 февраля 1935 года в Ленинграде, работал на Дальнем Востоке, по направлению вулканология после окончания Ленинградского горного института в 1959 году. Директор Института вулканологии и… … Википедия

Штейнберг (нем. Steinberg) немецкая и еврейская фамилия. В английском языке произносится Стейнберг, Стайнберг: Штейнберг, Аарон Захарович философ, брат И. З. Штейнберга Штейнберг, Аркадий Акимович русский поэт,… … Википедия

Полный список членов корреспондентов Академии наук (Петербургской Академии наук, Императорской Академии наук, Императорской Санкт Петербургской Академии Наук, Академии наук СССР, Российской академии наук). # А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р … Википедия

Полный список членов корреспондентов Академии наук (Петербургской Академии наук, Императорской Академии наук, Императорской Санкт Петербургской академии наук, Академии наук СССР, Российской академии наук). # А Б В Г Д Е Ё Ж З … Википедия

Содержание 1 1941 2 1942 3 1943 4 1946 4.1 Премии … Википедия

Сталинская премия за выдающиеся изобретения и коренные усовершенствования методов производственной работы форма поощрения граждан СССР за значительные заслуги в техническом развитии советской индустрии, разработки новых технологий, модернизации… … Википедия